Литмир - Электронная Библиотека

После тридцати пяти уже начинаешь оглядываться назад.

Противостояние личности обществу не позволяет последнему разложиться, а первому обалдеть.

Ремизов, Розанов. У них и в фамилиях что-то общее.

Все подлецы. Потому что играют. Все хотят выиграть.

А все не выигрывают. Кто выиграл, тот дрянь, подлец.

А кто выиграл дважды, трижды и десять раз, того уважают.

И Русь-тройка игра. Большая игра, больше и дальше смерти (Гоголь).

Силу пережевали, глотнули, жуём культуру.

Разбрасывать и собирать камни надо в молодости.

В зрелом возрасте только и следи,

чтоб эта каменная гора не так быстро сыпалась.

Всякий человек отрицает жизнь всей своей жизнью. В этом судьба.

Вспоминаю кузнечный цех: музыка без чувства и лица.

Когда хочется всякого и много, лучше не хотеть.

Попробую желать одного, но чтобы в нём было всё.

Знакомый читатель всегда пошло-снисходителен:

–Читал(а), читал(а)…

Молитвы – это просьба, верование.

Стихи – протест, сомнение.

Человек всегда находится в одной из этих ипостасей своего существования.

В одной песне очень хороший припев: –Иго-го-о!

Истина – не всего лишь вопрос о ней?

или: истинное – всего лишь вопрос об истине.

Даже Гоголь не прозрел в Достоевском гения

("Растянуто…" – о «Бедных людях»).

Вой души растянулся по всем произведениям Достоевского, слышен

и по сегодня, воет и воет во всю вселенную.

Мы не можем жить без жертв.

В годы перестройки ради того, чтобы свободно говорить и слушать, мы потеряли духовность, утопили культуру в пипле, забыли, какой мы являемся нацией.

Разлетевшиеся осколки огромной тоталитарной системы жертвуют

тем же, спасая себя от новой, поднявшейся волны открыто

преступной тоталитаризации, отдавая себя в заложники сытой, паучьей

и бездушной цивилизации Запада.

Политократия, эта всегда заднемыслящая сука, готова продать

ради своего господства всё: народ, культуру, традиции, память;

готова пойти на любой сговор со всем низким, преступным

и чуждым народу, чтобы держаться на плаву, над народом,

постоянно обнадёживая и обманывая его.

Я не член союза писателей, я писатель.

Когда умирает пляска (танец), рождается песня, потом слово, стихи.

Я зависим только от своего желания.

Каждый строит себя сам и ответствен за свой фундамент и свою крышу.

Совершенные вещи открывают в нас первую истину, а мы думаем,

что открываем для себя новое.

"А посмотрите-ка с этой стороны, – сказал Алексей Ремизов, – и вы увидите нечто". Сказал и умер.

Не надо бояться книжных завалов, человек сам знает,

когда и что ему приспело читать.

Государство взяло на себя право распоряжаться всем,

как будто оно знает всё.

Стихи, оказывается, видят единицы остальные читающие – видят нули

или сотые доли единицы.

Человек – чтобы что-то преодолевать и через что-то продлевать.

«Зачем я женился? Теперь у меня ни денег, ни времени, ни совести…»

Никогда свои стихи не станут хорошими, если сам не увидишь,

как они плохи.

Произведение определяет не течение, а его (течения) глубина.

Основа нашей жизни – человекотворчество.

Признание, материальная обеспеченность, отсюда независимость социальная, на деле могут как иметь место в жизни, так и не иметь.

Главное в человеке – созидание.

В любой степени, на любом уровне, в различных его проявлениях.

Вся беда в том, что начинающие рифмовать пытаются через стихи выразить себя, ещё хуже – своё отношение к чему-либо.

Стихи, как человек, должны говорить сами, и за себя.

Мир художника настолько особен, что не всякий его принимает со стороны.

Спрашиваю себя: сколько тебе нужно книг в вечности? Вот так-то.

Неполноценность выбитых зубов.

Есть люди, которые не понимают, что они не понимают.

Поэзия, как и любое творчество, пронизана повторением: рифма, тема, материал. А значит, вторична.

Гений не сочиняет.

Ему достаточно покопаться в себе и извлечь уже вполне готовое.

Берите, пожалуйста, у меня ещё есть.

Всегда переспрашивайте и перечитывайте.

Хотя слово всё равно всегда обманет.

Одни отдают, другие берут.

Человечество – это масса переливающихся друг в друга сосудов.

При этом всегда должна присутствовать определённая пустота.

Возьмите у меня, ваши дети отдадут моим детям.

Я дал себе слово, что лет через двадцать-тридцать

не буду приставать к женщинам.

Эстетика – позвоночник поэзии,

этическое – естественное её условие.

В прекрасном греческом танце – тайна, уводящая к началу

творения Словом.

Последнее время я большую часть этой жизни провожу в своей жизни.

Пушкину 200 лет. Боже, как молода наша литература!

И каких гигантов вырастило Слово на нашей почве

за столь краткий срок. Поразительно.

Бог – это та составляющая человека, которая всё понимает,

всё прощает и ведёт.

Жалуется:

–Каждый день под капельницей:

по сто пятьдесят капель перед завтраком, обедом и ужином…

Все мы из скрипки Анненского, из идиота Достоевского,

шинели Гоголя, из чудного мгновенья Пушкина…

Где же мы?

Когда говорят: крепко любил, крепко стоял, не верю.

Верится, когда проще и крепче: люблю, стою.

Проснулся: хорошо, однако, когда кроме тебя есть ещё кто-то на земле.

Надо полностью изменять представление о времени:

жить не оставшимся, а тем, что было, есть и будет всегда.

Только стихи – ни о чём.

Остальное – чтения, публикации, споры – только попытки заявить о себе.

Надо дописаться хотя бы до высоты Толстого,

чтобы сметь отрицать Шекспира.

Мы оставляем себе отчаянную возможность

продлеваться, пусть даже (туда пойду не я, другие) в аду.

3
{"b":"701947","o":1}