– Поосторожнее в выражениях, господин Звонарёв! Вы имеете дело не с шулерами, а с верными слугами престола. Мы свою службу знаем, нас учить не надо. Поучили бы лучше свою супругу. Не женское это дело совать нос в политику. Сидела бы лучше на кухне или детей рожала…

– Как вы смеете, – вспыхнула от гнева и обиды Варя, – указывать, что мне делать!

– Смею, сударыня! – Наглые глаза ротмистра налились злобой. – На то мне дана власть моим начальством. Это вы не смеете…

– Нет, вы послушайте, что он говорит, – не выдержал Вася Зуев. Его загоревшее, густо усыпанное крупными веснушками лицо покраснело от сдерживаемой ярости. – Этот жандарм смеет читать мораль тёте Варе!

Он подошёл вплотную к ротмистру, чувствуя, как руки наливаются свинцовой тяжестью. Богатырского роста и сложения, Вася производил внушительное впечатление.

Но маленького ротмистра, видимо, было трудно испугать.

– Вот что, господин студент, – сквозь зубы процедил он. – Остыньте и не задирайтесь. Мы и о вас кое-что знаем. Не пришлось бы нам ещё раз встретиться…

В его голосе звучали угроза и явный намёк. Варя подошла к Васе и, взяв его под руку, молча увела в другой конец комнаты.

Обыск вёлся без особой тщательности, и Звонарёв уже считал, что всё закончится благополучно, когда ротмистр совершенно неожиданно предъявил ордер на арест Варвары Васильевны.

Звонарёв опешил:

– То есть как? На каком основании?

– Раз есть ордер – значит, есть и основание, – холодно ответил жандарм. И, обернувшись к арестованной, он сказал подчёркнуто вежливо: – Прошу вас, госпожа Звонарёва, собрать вещи и следовать за мной. Внизу ждёт извозчик. Он доставит вас, разумеется под конвоем, в дом предварительного заключения.

– Это чёрт знает что! – возмутился Сергей Владимирович. – Я буду жаловаться в Государственную Думу и потребую, чтобы министерство внутренних дел взгрело вас за этот произвол.

Ротмистр насмешливо скривил губы:

– Жалуйтесь хоть самому господу богу! Я только выполняю приказ. – Он указал на книги и записи, отобранные при обыске. – Эти вещи я передам следователю. А с вами, господин студент, надеюсь, мы ещё увидимся.

Варя держалась мужественно. Спокойно собрала вещи, простилась с мужем, детьми, Васей, словно отправлялась на дачу, а не в тюрьму.

– Варенька, родная, я сделаю всё. Ты скоро опять будешь дома. Только береги себя. Не горюй. – Звонарёв обнял жену, прижал к груди.

– Спасибо, Серёжа. Ты не волнуйся, крепись. Всё будет хорошо. Я себя в обиду не дам. – И, внимательно посмотрев на Зуева, добавила: – Будь умником, Вася, береги себя.

Когда её увезли, Сергей Владимирович вдруг почувствовал такое одиночество, что едва не расплакался. Он стоял у окна, смотрел на белёсое небо, на дома, окутанные утренним туманом, и лихорадочно думал о том, что делать, как поступить, чтобы выручить Варю. Мысли путались. Душевное смятение не проходило.

Подошёл Вася и тоже остановился около окна, задумался. Долго молчали.

– Дядя Серёжа, – наконец нарушил молчание Вася, – что же мы стоим? Надо что-то делать… Лучше бы всего сейчас поехать к Краснушкиным, посоветоваться. Иван Павлович поможет.

– Да, Вася, надо ехать, надо действовать и главное – не распускать нюни. Этого хотела и Варя. И ещё одно её желание мы должны немедленно выполнить… Какая она всё-таки умница, какой у неё удивительно стойкий характер и выдержка! Подумай только, под конвоем уводят из дома от детей, от семьи, а она не теряет голову и даёт нам, мужчинам, наказ.

– Какой наказ?

– Уезжать тебе немедленно.

– Почему? Она этого не говорила.

– Она сказала: «Береги себя». А это значит – уезжай сейчас же, скорей, немедля. Не хватало, чтобы арестовали ещё и тебя…

У Краснушкиных дверь открыл сам доктор, в ночной пижаме, с припухшими после сна веками. По лицу раннего гостя он сразу догадался, что тот чем-то крайне встревожен. Ни о чём не спрашивая, Краснушкин провёл его в свой кабинет.

Сергей Владимирович коротко рассказал обо всём. Весть об аресте Вари подействовала на Краснушкина ошеломляюще.

– Неприятно, чёрт возьми! Очень неприятно, – пробубнил он, нервно барабаня пальцами по столу. – Какие основания?

– Не знаю, – развёл руками Звонарёв. – В том-то и дело, что не знаю.

Краснушкин задумчиво прошёлся по кабинету, затем остановился против Звонарёва и, как бы рассуждая вслух, сказал:

– Надо полагать, что всё это связано с предстоящим приездом французского президента. На заводах волнения. Путиловцы[4] даже соорудили баррикады и засыпали дорогу битым стеклом, чтобы казаки не могли подъехать к заводу. Гвардейские части, находящиеся в Красносельских лагерях, получили приказ быть готовыми к переезду на зимние квартиры в Питер. Вот-вот разразится война из-за убийства австрийского эрцгерцога в Сараево[5]. Австрияки предъявили неприемлемый ультиматум Сербии, а наши пригрозили мобилизацией Киевского и Одесского округов.

– Неужели-таки война? – не поверил Звонарёв.

– Да, в воздухе пахнет порохом, – подтвердил Краснушкин. – Вчера один профессор вернулся из Германии. Там только и разговоров что о войне с Россией.

– Но при чём же здесь Варя?! – с горечью воскликнул Сергей Владимирович.

– Они боятся революционных выступлений. Ну, а Варя у тебя, Сергей, молодчина. Эх, какая молодчина и умница! – с нежностью проговорил Краснушкин. – Хоть немного бы от её разума моей половине. – И, помолчав немного, продолжал: – Вот я теперь уже не профессор кафедры внутренних болезней Военно-медицинской академии, а старший врач Закатальского господа Иисуса Христа пехотного полка. И всё по той же причине, что политика сейчас входит в каждый дом. Это ты, Сергей, живёшь, ничего не видишь, выходит – и видеть не хочешь. Варя женщина, а насколько она дальновиднее тебя! А ты под стать моей Катерине.

– Ну вот, обласкал называется! Я к тебе со своим горем, а ты ко мне с политикой, – обиженно отозвался Звонарёв. – Да, я не занимаюсь политикой и знать её не хочу. Вот моё твёрдое мнение, если ты уж заговорил об этом. Я честный русский интеллигент, а не бунтовщик. И великое моё горе, что Варя не моя единомышленница, а твоя.

Краснушкин посмотрел на бледное лицо Звонарёва, на его налитые мукой глаза.

– Прости! Я не хотел причинить тебе боль… Не будем об этом. Оставим разговор до лучших дней, когда с нами будет Варенька. Я сейчас же еду к барону Гибер фон Грейфенфельсу, главному начальнику медицинской службы. У меня на него есть надежда. Попытаюсь. Авось поможет. Вечером зайду к тебе. Пока, Сергей, не горюй.

Краснушкин проводил Звонарёва, отказавшегося позавтракать, до дверей и, уже пожимая руку, наставительно посоветовал поскорей спровадить Васю из Петербурга, подальше от всевидящих очей жандармов.

Когда Звонарёв вышел из дома Краснушкиных на улицу, деловое петербургское утро было в самом разгаре. Открывались магазины, лавочки, чайные. Спешили на службу мелкие чиновники. Пирожник пронёс полный лоток горячих ароматных пирожков. Прошла молоденькая девушка в кокетливой шляпке, с круглой картонкой в руках, видимо, модистка, нёсшая заказ богатой моднице. Люди шли, спешили по своим делам. У каждого были свои заботы и печали. Звонарёву надо было идти на завод. Но идти не хотелось. Мысли, будто встревоженный пчелиный рой, теснились в голове.

Звонарёву больно было сознавать, что Варя многое скрывает от него. Он не сомневался в её любви и верности. Она любила его – в том не было сомнений. Но, любя, скрывала от мужа самое сокровенное – своих новых друзей, свои связи с революционным подпольем. Он, её муж, мог только догадываться об этом. А почему случилось так? Варя шла своей дорогой, которую сама выбирала среди множества более лёгких, блистательных дорог женщин её круга. Она жена инженера, мать троих детей, наконец, дочь генерала, никогда не знавшая нужды. Что заставило её пойти по этому тернистому пути? Звонарёв отказывался понимать. И оттого, что понять это было трудно, Звонарёв чувствовал себя одиноким, обиженным и несчастным в это солнечное летнее утро.