По молодости лет, по простоте душевной, я долго не мог подобрать разумного объяснения: для чего понадобилось Советской власти убивать моего родного дедушку, деревенского кузнеца? Не просто безвредного для страны мужика, но представителя общественного слоя, который являлся становым хребтом Российской империи. Иначе как безумием подобное отношение к собственному народу не назовёшь, к тому же оно с неизбежностью вело к разрушению бесноватого режима. Теперь-то я хорошо понимаю, что фундаментальная, корневая суть любой революции покоится на бесконечно разнообразных формах и методах унижения, оскорбления и уничтожения людей.
Всякой революции предшествует оригинальное разделение общества на людей хороших и не очень. Далее, в соответствии со здравым рассуждением, выстраивается замечательный логический ряд: если избавиться от плохих людей, то останутся только хорошие, самые любезные экземпляры и общественная жизнь чудесным образом приобретёт благостное и приветливое оформление. По какому признаку разделять людей на плохих и хороших - не имеет принципиальной разницы. Можно делить по цветам, на голубых и апельсиновых, можно делить на тех, кто при серпе и молоте, против тех, кто при шпаге и фермуарах. Поддержка массовки и народный энтузиазм всегда обеспечены, поскольку обретает положительное разрешение сакраментальный вопрос: "Кто виноват?". Результат же, тем не менее, оказывается одинаково разрушительным и подлым.
Самым большим заблуждением всевозможных революционеров и реформаторов во все времена была и остается их наивная уверенность, будто они в состоянии чем-то управлять, придавать общественным процессам разумное целеполагание. Когда большевики запускали в действие механизм по наведению порядка на предмет плохих и хороших людей, они свято верили в полную подконтрольность этого благородного начинания. Разумеется, на первых порах, моего несчастного деда, деревенского кузнеца, верные ленинцы причисляли к категории хороших, самых лучших людей в стране Советов. От князей и графинюшек следовало избавляться срочным порядком - это же ясно как небесная синь. И за дело принялись рьяно, исключительно добросовестно.
Процесс начал набирать обороты, люди освоились с нужными профессиями, вошли во вкус, ощутили важность, значимость подобной экстравагантной работы, но, как на грех, князей и графинюшек критическим образом стало недоставать. Однако процесс есть процесс, он своенравен, его за здорово живёшь не заглушить. Поэтому в дело пошёл с неизбежностью разночинный люд. За графьями потянулось купечество, потом вшивая интеллигенция, пока, наконец, не заработал во всю мощь, во весь охват принцип домино. Он захлестнул страну Советов, докатился до ребят при серпе и молоте, которые, собственно говоря, и затеяли всю эту кутерьму.
На поверку оказалось, что, когда азартный революционный маховик набирает полный ход, первичное разделение людей на плохих и хороших приобретает абсолютно непредсказуемую конфигурацию. Закономерным остается лишь то, что революция обязательно возвращается к своим истокам и спрашивает с застрельщиков по полной программе. Не случайно последний автограф многих выдающихся революционеров запечатлён кровавым росчерком на глянцевых ножах отвесной гильотины.
Я, как говорится, свечку не держал, но нутром чую, что больше всего мечталось заполучить от большевиков дармовой землицы тем работящим крестьянам, которых впоследствии объявили кулаками, то есть наиболее крепким, способным к самостоятельному труду хлеборобам. К таковым относился и мой родной дед Алексей. Косой трепаться не станет, землю от Ильича стриженные в скобку несмышлёныши, безусловно, получили. Но, как требуют законы революционного жанра, исключительно для того, чтобы своим неистовым трудолюбием возродить экономику страны, укрепить Советскую власть, а затем торжественно отчитаться перед товарищем маузером. А кабы мой наивный дедуся не разевал варежку на чужое добро, но пребывал в твёрдом стоянии, что только честный труд на собственной землице способен обеспечить счастье и благополучие добропорядочному человеку, то жил бы себе припеваючи до скончания Богом отпущенных дней.
Будущие мои родители впервые увидели друг друга в Березниках, в барачной умывальной комнате. Папа был необычайно музыкален и элегантен. Он имел прекрасный голос, великолепно танцевал и всю жизнь бредил театром. Некоторое время даже служил Мельпомене. В Актюбинске, скрываясь от "доброжелателей", работал в областном драматическом театре монтёром-осветителем. Пару раз оказывался на сцене, на подхвате, взамен не в меру выпивших артистов. Вспоминал об этом в шутливом тоне, но забыть ведь не мог.
Когда моя мама, субтильная, задорная, с полотенцем наперевес и бруском солдатского мыла в руках, вошла в умывальню барачных апартаментов, папа самозабвенно распевал неаполитанскую песню: "Скажите, девушки, подружке вашей".
"Ну и что тут за соловей объявился?" - были первые слова моей матушки. Соловей, не прервав своей сладостной песни, влюбился. Однажды и навсегда, как полагается благородному человеку.
В Березниках мама оказалась в эвакуации. Моя вторая бабушка, Ксения, родом из-под старинного русского города Ельца, гонимая накатом войны, со своей молоденькой дочерью Тамарой (моей будущей мамой) и меньшим сынком Валентином, коротала лихолетье в предгорьях Урала. Дедушки не было. В своё время, окончив Воронежский сельскохозяйственный институт, дедушка Георгий служил крупным специалистом на бескрайних просторах Поволжья. Много ездил, занимался подъёмом сельского хозяйства после страшного голода, унёсшего миллионы крестьянских жизней. В одной из поездок крепко застудился, заболел воспалением лёгких и сгорел за считаные дни. Бабушка овдовела, навсегда сохранив верность единственному избраннику. До конца своих дней оставалась жить с моей мамой и сделалась ангелом-хранителем уже нашего семейного очага. Неотлучно держала при себе свадебный образ "Знамение Божией Матери" и пару венчальных свечей, с которыми отправилась на исповедание к прародителям.
Жизнь людей устроена таким образом, что, что бы ни происходило во внешнем мире, какие бы страсти ни полыхали вокруг, всегда остаётся нечто личное и часто самое важное, позволяющее превозмогать любые трудности и испытания. Война, понятное дело, занятие не из легких, и сталинские экзекуции вовсе не праздник прилёта скворцов, но люди, тем не менее, и в этих жесточайших условиях хранили залог будущей жизни. Они влюблялись, назначали свидания, строили планы на грядущее и создавали новые, радующиеся своему голубиному счастью семьи.
В сорок четвёртом мои родители справили свадьбу. По военному времени: с ведром вареной картошки на весь промёрзший барак. Удобства, питание, одежда - всё было на уровне военных лет, поэтому очень скоро оба заболели туберкулёзом. Болезнь протекала тяжело, врачи рекомендовали немедленно покинуть Урал. Бабушка Ульяна к тому времени применилась выживать в условиях Гулага. Она стала работать в швейной бригаде по изготовлению лагерной же верхней и нижней одежды. Шить ватные штаны и бушлаты было несравненно комфортней, нежели валить по ядрёным морозам вековую тайгу. Тогда отец принял волевое решение и уехал с семьёй в тёплые края, на восстановление Донбасса. Народ там к концу войны подобрался пёстрый, прямо по Ною - всякой твари по паре. Что могло быть желанней для уцелевшего отпрыска врага народа, только и ищущего возможности затеряться в трудовых массовках, ухлыстнуть подальше от бдительного ока вождей? К тому же степной сухой климат Донбасса сулил надежду на скорое исцеление.
