Чапай с удивлением выслушал подозрительную речь полномочного представителя партии, отпил ещё для страховки четверть кружечки кислой бараньей сыворотки и закусил в раздумье зубами усы. Через пару минут решительно сплюнул прокуренную щетину и принципиально спросил комиссара:

  - Это вы от себя сейчас выступаете или так в "Капитале" наказано? Может, накатите на всякий случай для бодрости соточку - слишком фантазия у вас разбушевалась, эдак можно совсем не в ту степь закатиться. Иногда на поворотах попридержать не мешает коней, - и уже как бы для себя самого, еле слышно добавил: - На глазах теряем даже закалённых залпом Авроры людей, похоже, уже третьего комиссара белка накрыла.

  Фурманов немедленно встрепенулся, подтянул портупеи, потрогал для чего-то притороченный к заду наган и по-партийному чётко отреагировал:

  - Вы, товарищ комдив, со своими фантазиями не шибко балуйте. Я вам про секретные партийные директивы, а вы мне про белку толкуете, на горячку Советскую власть с насмешкой размениваете. Если так дальше дело пойдет, не сподручно нам будет в одной упряжке до коммунизма корячиться. В последнее время в партком регулярно поступают сигналы, что командир не твёрдо держится линии партии. Я понимаю, что дружба обязывает, но ведь революция, согласитесь, обязывает вдвойне.

  - Ну будя, Митяня, не кипятись, - примирительно включил заднюю передачу Чапай, - обговорим этот директивный вопрос с глазу на глаз.

  А чтобы мягко загладить образовавшуюся неловкость, комдив обратился с расспросом к стоявшему рядом Кашкету:

  - Как дела в нашей славной дивизии, что с Петькой, где Анка и какие вести с фронтов, не шалят ли сволочи капелевцы?

  Денщик тотчас же выстроился под караул, мысленно подравнял на будёновке по ветру козырек и четко доложился по всей форме:

  - Анка, по вашему личному распоряжению, отбыла на тачанке с траурной миссией. В качестве утешительного подарка для безвременно овдовевшей Надежды Константиновны прихватила лучший, закалённый в боях пулемёт. Мне показалось, что и десяток трофейных гранат, по собственной инициативе, втихаря умыкнула. Похоже, не ударим в грязь лицом перед центральным комитетом, не опозорим знамя дивизии. Ординарец, должен честно признать, все эти дни не покидает расположения, добросовестно следит за строевой подготовкой, с честью замещает отсутствие командира. Я, понятное дело, тоже был начеку, глаз не спускал с капелевских позиций.

  Судя по донесению денщика, служба в дивизии протекала в образцовом порядке, боевые соратники не подвели, подстраховали в лихую годину. Однако комиссар и здесь воткнул свой пятак с идеологическими подвохами:

  - Вот это вы зря с пулемётом, Василий Иванович. Я же предупреждал, что подарок может оказаться совсем и некстати. Только представьте, человек в трауре, в скорбной печали, а здесь наша отважная пулемётчица с грозным оружием, прямо ерунда какая-то получается. Это всё одно что в разгар партийного собрания какой-нибудь выскочка захватит трибуну и вместо "Интернационала" заголосит в полную глотку "Шумел камыш". Товарищи в центре не любят подобных сюрпризов, обязательно поставят на вид, а могут, чего доброго, и к ответу призвать.

  - Хороший "максим", чтобы вы понимали Дмитрий Андреевич, никогда ещё никому не мешал, это я вам как боевой командир говорю. По мне, так и саблю турецкую подогнать не мешало бы. Мы же не знаем, как дела теперь в руководстве партии сложатся. Я считаю, правильно поступили, в таких случаях всегда лучше передать, чем недодать. И вообще, вы в военных раскладах мало что смыслите. По партийной части, спорить не стану, здесь ваше слово не знает преград, здесь вы на самом горячем коне. А вот по части пулемётов, со мной советую никому не тягаться. Загодя сердце вещает, стрелять ещё столько придётся, столько патронов перевести, что с одним пулемётом вдова Ильича едва ли управится.

  После того как неукротимый вождь пролетариев для служения революции переместился некоторым образом из кремлёвского кабинета в околокремлёвский, жизнь в ударной Чапаевской дивизии начала заметно меняться. Из центрального комитета были спущены победные реляции об успешном приближении зари коммунизма и переходе к тотальной коллективизации. Все ранее нашитые красноармейцами сёдла, хомуты и уздечки были свалены в большой общий сарай, на фронтоне которого Фурманов собственноручно вывесил развевающийся кумач и прикрепил на дверях здоровенную вывеску с надписью "Правление колхоза".

  Неунывающие бойцы вместе со своими голодными семьями уселись рядком под накрытым крашеным железом правлением и принялись во все глаза высматривать залётных пахарей, желающих пройтись с сохой по бескрайним колхозным земелькам. Залётные хлеборобы с опаской шарахались от общественной нивы, и неугомонные красноармейские жёнки дружно потянулись на объездную дорогу в надежде на лёгкий заработок. Но и там фортуна упорно отворачивалась от краснокосыночных, не пользующихся активным спросом путан.

  Комиссар с раннего утра до поздней ночи проводил то открытые, то закрытые партийные собрания, подкрепляя их идеологическими семинарами и чрезвычайными сборами. Постоянно менял расположение бюстов коммунистических вождей на своём необъятном рабочем столе величиной едва ли не с Красную площадь, делал энергичные кадровые перестановки. В дивизии никому не было покоя от его неугомонной созидательной деятельности, но жрать ни лошадям, ни красноармейцам становилось практически нечего.

  Уже давно загнали на Соловки отпрыска пугачёвских смутьянов, кузнеца Алексея Игнатьевича. Слопали под Рождество каурую красавицу Настю, так и не дождавшись из-под неё длиннотуловищных боевых богатырей. Давно пораспродали в заморские страны все церковные колокола, содрали и переплавили на трудовые рубли серебряные ризы с чудотворных икон, но ожидаемого коммунистического изобилия, перещеголявшего евангельское насыщение пятью нескончаемыми хлебами, почему-то не произошло. На дивизию зловеще надвигался повальный голод.

  Вот ведь незадача. Делали всё исключительно по Марксу и Энгельсу. Буржуев смели подчистую поганой метлой, землю, всю до последнего аршина, по-честному отвалили любимой бедноте, бесплатно учили, бесплатно лечили, деньги готовы были отменить в любую минуту, кое-кто уже стоял практически одной ногой в коммунизме, а жрать, хоть ты тресни, становилось нечего. Делали даже много больше, чем рекомендовали любимые Карл и Фридрих. Одного только собственного народа перекосили в сто крат выше нормы, чем полагалось по "Капиталу", и никто тебе ни хера, ни пол краюхи серого хлеба. И это притом что изваяли под девизом "На-ка, выкуси!" знаменитую скульптуру, демонстрирующую всему миру нерушимый рабоче-крестьянский союз.