Бурденко Николай Иосифович родился 11 мая 1937 г. в Иране, г. Пехлеви, в семье иммигранта. Русскому в объёме пяти классов мать учила дома, затем он учился во французско-персидской школе. С шестнадцати лет работал и учился, восемь классов окончил в ВОКСЗ Тегерана. В 1956 г. прибыл в СССР на ПМЖ в г. Бийск. Работал во многих городах страны, в г. Навои – слесарем-монтажником. Окончил навоийский вечерний техникум по профессии «техник-механик». Вернулся в Бийск, работал в «Металлургмонтаже» от монтажника до замдиректора. На пенсии в 2001 г. создал ИП, закрыл в 2011 г.

Семья – жена, шесть сыновей и одна дочь.

Начал писать в 2011 г. и издал роман «Под покровом снега». В 2013 г. начал писать трилогию «Двадцать пять лет ностальгии», первую книгу «Смятение». В 2014 г. – вторую книгу «Чужбина». Третья книга – «Отчизна» – закончена в 2020 г. В 2015 г. неписан роман «Мы жили и работали в Кызылкуме». В 2016 г. – сборник стихов, сказок и рассказов «Царь Корней».

Является членом Российского и Интернационального союзов писателей. Награждён дипломом им. Антуана де Сент-Экзюпери, сертификатами прозы и поэзии мастер-класса Международного фестиваля «А. С. Пушкин – 220 лет», дипломом и значком Международного литературного конкурса им. М. Ю. Лермонтова, свидетельством и медалью им. А. М. Горького, дипломом «Писатель года» за 2018 г., дипломом литературного конкурса «Золотое перо Алтая», благодарственным письмом от ИСП, дипломом МЛП им. В. Набокова. Всего семнадцать наград, сертификатов, почётных грамот и т. д.

На сайте «Проза. ру» есть 24 произведения.

Бия несла свои величественные и спокойные воды, поблёскивая крохотными солнечными зайчиками, а иногда более крупными от дуновения лёгкого ветерка, нарушавшего её покой, создавая небольшие волны, которые, с лёгким плеском ласково накатываясь, целуя покатые песчаные берега, торопливо сбегали назад, уносясь вдаль и навеки прощаясь, – на мгновенье эти берега были близкими и родными.

В унисон плеску волн вечно зелёный сосновый бор, находившийся на высоком правом берегу, покачивая вековыми макушками и слегка помахивая лапами, наполнял воздух слабым запахом смолы и ароматом сосновой хвои, тем самым создавая негу и блаженную для лета прохладу и уют. А слабый, еле уловимый прощальный шелест-шёпот, иногда переходящий в слабый свист, приводил Бию в состояние эйфории. В такой момент река, слегка вздымая волны и отражая попадавшие на них лучи солнца, которые обсыпали бор мириадами прощальных солнечных зайчиков, так же в унисон, но еле слышимым на слух плеском волн шептала: «Пр-ро-ощ-ща-ай», с грустью поглядывая на извилистую изумрудно-зелёную прибрежную ленту бора, которая на протяжении веков волновала её воображение.

Крохотный же бор, оставшийся от когда-то первозданного дикого ленточного леса, тянувшегося до самого истока Бии – Телецкого озера, по преданию долгожителей города, уцелел в связи с тем, что один из купцов города Бийска купил участок леса, в котором построил двухэтажный рубленый дом в стиле русского деревянного зодчества девятнадцатого века для своей возлюбленной. В порывах нежного исступления и попоек в кругу близких друзей купец свою пассию нежно называл «красотка» и, периодически наведываясь, занимался прелюбодеяниями. Из тех же стародавних источников, которые бурлили в народе, долгожители донесли до наших дней название: дача «Красотка». Однако никто не брался оспаривать, почему её так стали называть, то ли из-за красоты зазнобы, то ли из-за красоты двухэтажного небольшого особняка, украшенного ажурными и замысловатыми узорами, выпиленными из хорошо обработанных дощечек и разукрашенными в яркие краски. А в целом особняк, обращённый фасадом к реке, выглядел бело-голубым на фоне зелёного леса, гармонируя с клочком природы; вернее всего, эта красота и послужила основой для названия дачи. После революции купец сбежал, а куда подевалась кокотка, никто не ведал. Более о даче не вспоминали, поскольку любовная интрига закончилась с бегством купца, кутилы и ловеласа.

В начале тридцатых годов примерно в километре от бора, о котором идёт речь, начали строить сахарный завод, вырубая дикий сосновый лес, ошкуривая, распиливая и используя древесину как строительный материал для подсобных помещений завода. Параллельно со строительством цехов завода здесь, вплотную с бывшим купеческим участком, занятым бором, стали прирастать дома и бараки для рабочих завода.

Таким образом, этот клочок флоры остался островком дикой природы рядом с посёлком сахарного завода и стал словно парк, в который во все времена года приходили пожилые пары, вели беседы, вспоминали о прошлом; молодые влюблялись, в обнимку прогуливаясь, делали предложения, клялись в верности до гроба. Многие парни и девушки этого посёлка, впервые поцеловавшись в тихом шелесте сосновых крон, слышали мажорную мелодию любви, получая от бора таинства и благословения, и становились счастливыми семьями до смертного одра. А более легкомысленные пары по вечерам приходили, подыскивая укромный уголок для утехи и наслаждения; прячась за деревьями и кустами от посторонних глаз, обнимались, сливаясь воедино, целовались до умопомрачения и никак не хотели уходить из сени благодатного бора, в которой соединялись их тела, находя гедонизм в плоти. Иногда почти у самого обрыва реки в летние воскресные дни устраивали коллективные пикники, после употребления горячительного спускались по отлогой размоине к берегу у водокачки и с бывшего затопленного ледокола (до сих пор не могу понять, почему это затопленное сооружение наподобие сруба с гладкой крышей называли ледоколом) прыгали в Бию, остужая горячие тела. Ближе к вечеру голосистые певуньи таких компаний затягивали любимую песню сахарно-заводских рабочих – «Скатилось колечко»; тут же мужики своими басами подхватывали, и тогда песня разносилась на всю округу.

Инженеры и деловые люди, прогуливаясь, дискутировали: о политике и литературе, о кинофильмах и делах завода, порой становясь друг другу ярыми оппонентами в поисках зерна истины.

Со временем дача обветшала, поскольку никто в ней не жил и за ней не присматривал; надо сказать, набожные старухи и морально воспитанные люди, невзирая на дальность времён, презирали эту дачу и называли её не дача «Красотка», а не иначе, как «дача разврата».

Так потихоньку этот особняк грабили, растаскивая по частям, и на момент описания стоял лишь полусгнивший сруб, от былой красоты и следа не осталось.

В этом самом бору, на краю высокого обрывистого песчаного берега, под вековыми соснами, на толстой доске, прибитой между двух сосен, сидела немолодая пара, созерцая противоположный зелёный берег. В отличие от правого берега левый был настолько низок, что в весенние паводковые времена его затапливало, а после схода талых вод он покрывался травой, образуя неописуемой красоты зелёный луг, которым можно было часами любоваться, не отрывая глаз.

Жители левобережья с близлежащих домов пригоняли туда скотину на выпас; конечно, со стороны жалко было смотреть, как скотина топчет этот луг. За лугом проходила автострада в направлении курорта «Белокуриха», и сразу после неё начинался густой тёмно-зелёный хвойный лес. Вот эту красоту реки и природу Алтая впитывала в свой изголодавший взор после полупустынных и солончаковых ландшафтов Ирана чета Бурденко, сидевшая на берегу. Они, вместе прожившие двадцать четыре года и вырастившие четырёх сынов, вместе с которыми прошли муки ностальгии, сейчас вспоминали весь пройденный путь и были умиротворены будущим сынов, перед которыми были распахнуты все двери на их длинном и счастливом пути.

– Ты о чём задумался, отец? – Так жена называла мужа, Иосифа Степановича, а он, в свою очередь, называл её «мать», которую в действительности величали Анастасией Антоновной.