- А Барнс не сказал вам, голубушка, что мы с ним виделись вчера вечером? - осведомился полковник.

- Ни слова. Я узнала о вашем приезде из этой милой записочки, приложенной к шали. Почему Барнс ничего не сказал нам? И почему вы вдруг так помрачнели?

"Он не сказал ей, что я в городе, и хотел, чтобы я думал, будто ее нет, - размышлял Ньюком, мрачнея все больше и больше. - А не поговорить ли мне с ней самому, не попросить ли за моего бедного мальчика?"

Не знаю, насколько он был близок к тому, чтобы изложить ей все дело (впоследствии он утверждал, что сам не знал тогда, на что решиться), но тут в комнату вошла процессия, состоящая из нянюшек с младенцами на руках, и обеих мамаш, которые только что в детской самым придирчивым образом сравнивали своих бесценных малюток (у каждой, разумеется, было особое мнение на этот счет), а именно - леди Клара и миссис Пенденнис; последняя на сей раз весьма любезно принимала леди Клару Ньюком, поскольку та приехала в гости с детишками.

Вскоре был подан легкий завтрак. Экипаж Ньюкомов укатил прочь, и моя жена, посмеявшись, простила Этель за то, что та назначила свидание в ее доме. Когда обе гостьи уехали, наш добрейший полковник устроил военный совет с двумя своими верными друзьями и рассказал им, что произошло у него с Барнсом накануне вечером и нынче утром. Его решение отдать сыну все свое состояние до последнего шиллинга казалось ему вполне естественным (хотя в этом месте его рассказа на глазах у моей супруги выступили слезы), и он упомянул об этом вскользь, как о чем-то не стоящем большого внимания, а тем более похвал.

Странные заверения Барнса, будто леди Кью сейчас нет в городе, не укладывались в уме Ньюкома-старшего, и он с гневом говорил о поведении племянника. Тщетно я убеждал его, что если ее сиятельству угодно считаться в отлучке, то внуку приходится хранить ее тайну. "Какая там тайна! восклицает полковник. - Он просто солгал мне!" Поступок сэра Барнса и впрямь не подлежал оправданию, хотя и был довольно обычным. Худший вывод, какой можно было из этого сделать, по-моему, состоял в том, что надежды Клайва на успех у кузины были весьма незначительны и что сэр Барнс Ньюком, не желая портить дядюшке настроение, постарался избежать неприятной необходимости сообщить ему об отказе.

Между тем наш полковник был так же неспособен простить ложь, как и сам произнести ее. Он верил всему, что ему говорили, но, раз обманувшись, навсегда затаивал обиду. И если в его бесхитростном сердце закипал гнев и поселялось недоверие, то неприязнь и озлобление росли в нем день ото дня. Он уже неспособен был признать за противником ни одного доброго качества и с каждым днем все сильней ненавидел его.

Как на грех, в тот же самый вечер по возвращении из Ричмонда Томас Ньюком отправился в клуб Бэя, членом которого стал по нашей просьбе во время своего прошлого пребывания в Англии, и там повстречал сэра Барнса, зашедшего туда, как обычно, по дороге домой. Барнс сидел за столом и писал какое-то письмо; он как раз заклеивал и запечатывал его, когда увидел входящего полковника.

Барнс полагал, что утром был несколько невнимателен к дядюшке; возможно, он тогда подметил выражение недовольства на лице полковника. И вот он встретил дядюшку лучезарной улыбкой и стал немедленно извиняться за то, что утром не задержался с ним: они ведь в Сити так заняты, так заняты!

- А я тут как раз писал о нашем деле, - объявил он. - Составил, право же, весьма трогательное послание к леди Кью и теперь твердо надеюсь, что через день-другой мы получим от нее благоприятный ответ.

- Вы, кажется, говорили, что ее сиятельство где-то на Севере? -сухо спросил полковник.

- Да-да... на Севере, у лорда Уолсенда, у этого крупного шахтовладельца.

- И ваша сестра с ней?

- Этель всегда с ней.

- Так пошлите ей от меня привет, - говорит полковник.

- Сейчас вскрою письмо и напишу об этом в постскриптуме, - сказал Барнс.

- Проклятый лжец! - восклицал полковник, пересказывая мне потом этот эпизод. - И почему никто не вышвырнет его из окна!

Если бы мы имели доступ к личной переписке сэра Барнса Ньюкома и могли заглянуть в это письмо к бабушке, мы, наверное, прочли бы, что он виделся с полковником, каковой все хлопочет о сватовстве своего обожаемого сына; но что он, Барнс, согласно желанию леди Кью, упорно утверждал, будто графиня все еще на Севере, где наслаждается гостеприимством лорда Уолсенда; что он, разумеется, ни слова не скажет Этель без позволения леди Кью, желает бабушке приятного времяпрепровождения и остается... и прочее, и прочее.

Если бы мы вдобавок могли пойти за ним следом, то, возможно, увидели бы, как он возвращается в свой особняк в Белгрэйвии и мимоходом бросает несколько раздраженных слов жене, которая одиноко сидит в темной гостиной, уставив взгляд на тлеющие угольки в камине. Наверное, он ее спросит, отпустив при этом крепкое словцо, отчего она, черт возьми, еще не одета и неужто она вечно будет заставлять гостей дожидаться себя? А через час они уже вместе выйдут встречать прибывших гостей, она - нарядно одетая, с цветами в волосах, и оба с безмятежными улыбками. Потом начнется обед, и будут вестись разговоры, обычные за столом. Поздним вечером сэр Барнс с сигарой во рту отправится куда-нибудь из дому и вернется к себе, когда вздумает; в одиночестве утром позавтракает и отравится в Сити делать деньги. Детей своих он видит раз в две недели, и дважды за этот срок успевает наговорить жене с дюжину злых слов.

А леди Клара день ото дня становится все печальней, часами одиноко сидит у камина и не замечает ни насмешек мужа, ни болтовни детей. Иногда она плачет над колыбелью их маленького сына. Она так устала, так измучена душой! Беда в том, что человек, которому ее продали родители, не дал ей счастья, хоть она и ходит в бриллиантах, имеет целых два экипажа, ораву рослых лакеев, прекрасный загородный дом с восхитительными цветниками и оранжереями, и при всем том она несчастна, - да возможно ли это?

^TГлава LIII,^U

в которой между родственниками происходит ссора

Едва ли не самым трудным в деле, занимавшем сейчас Томаса Ньюкома, было держать сына в неведении относительно тех переговоров, которые он предпринял ради него. Если моему любезному читателю довелось изведать сердечные печали, то, к какому бы полу он ни принадлежал, он знает, что наибольшее сочувствие он встречал в этом случае у тех из друзей, которые сами пережили когда-то подобную историю, и я склонен заключить, что Томас Ньюком, должно быть, очень настрадался в юности во время событий, известных нам только понаслышке, коль скоро он принял так близко к сердцу душевные терзания сына.