- Спасибо, Пётр Михайлович, - от чего-то мне стало жутко неловко, и, кажется, я даже покраснела.

Благо, он не смотрел на меня и ничего не заметил. А когда он на долю секунды скользнул по мне своим взглядом и, вновь мягко улыбнувшись, покинул помещение, я чуть не сгорела со стыда. Можно было запасть на кого угодно, но я, разумеется, выбрала самый сложный и самый недоступный вариант!

***

Мчалось время, и в моей жизни стали чередоваться циклы беспричинного счастья и неудержимой, бесконечной грусти и обиды на судьбу за то, что свела меня с этим человеком. Я ни в коем случае не злилась на него, ведь во всём была виновата только я сама. Я злилась на себя потому, что влюбилась так сильно, что не было ни сил, ни желания что-то менять. До сих пор не понимаю, как так вышло.

Я не переставала беспрестанно восхищаться его профессиональными заслугами и моральными качествами. Он был прекрасен во всех отношениях. И за каких-то пару месяцев я настолько привязалась к нему, что было ощущение, будто я знаю его всю жизнь. В его присутствии я чувствовала какое-то необъяснимое тепло и даже уют. Мы разговаривали не так часто, да мне этого и не нужно было. Его одобрительного взгляда было вполне достаточно, чтобы страшные серые тучи в моей душе расступились, и на горизонте засияло яркое солнце.

Глядя на него, я тайно надеялась, что когда-нибудь и он почувствует ко мне нечто большее, чем просто одобрение. Но в один из февральских дней случилось нечто, пошатнувшее мою веру в успех.

В тот день мы с Татьяной Сергеевной по иронии судьбы работали в одном зале. Отношения с ней не сложились с первого дня знакомства. Она была высокой, стройной, смуглой, жгучей брюнеткой, пусть и крашеной. В её чертах было что-то восточное, а в чёрных глазах с густыми ресницами всегда виднелось едва уловимое презрение ко всем окружающим. Правда, в моем присутствии это презрение становилось весьма ощутимым.

Да и я никогда не скрывала своего к ней неприязненного отношения. Правда, при заведующем мы обе делали вид, что были закадычными подружками или хотя бы хорошими знакомыми. Конечно, об этом мы не договаривались. Как-то само получилось. За годы учёбы в университете я стала той еще лицемеркой, поэтому для меня притворяться тем, кем я не являюсь, стало обычным делом. А у Тани лицемерие было в крови, и она совершенно не стеснялась такого своего качества. Наверное, поэтому мы обе так себя вели.

В целом она создала впечатление обиженной жизнью женщины, которая вымещала своё недовольство на непричастных к её личным проблемам людях и, в частности, на мне. Сначала её едкие комментарии цепляли меня, но потом я привыкла и теперь при каждом таком наезде мысленно демонстрировала ей средний палец и успокаивалась.

Я только приступала к вскрытию, а её исследование уже подходило к концу. Мы не разговаривали, и в зале царила тишина, разбавляемая звуками возни с человеческими органами и звоном инструментов. Я взяла набор со стола и направилась к своему пациенту.

- Слыхала, Наташка? - Таня заговорила настолько внезапно, что я чуть не выронила из рук поднос с инструментами. – Место заведующего нашей конторой скоро освобождается. Как думаешь, поставят кого из наших или нового товарища подошлют?

- Как освобождается? – с усилием выдавил из себя я. Я была почти на сто процентов уверена, что Таня просто зло пошутила надо мной, поэтому во все глаза таращилась на неё, надеясь, что в выражении её лица смогу уловить нотки ехидства или хотя бы удовлетворенности моим нескрываемым замешательством (она была не глупой и наверняка видела моё особое отношение к заведующему, потому, ввиду врождённой стервозности, не могла не всунуть свой нос в это весьма деликатное дело), но лицо её было предательски спокойным, скорее даже равнодушным. Кое-как взяв себя в руки, я спросила: - А как же Пётр Михайлович?

- А Михалыч наш женится и уезжает в столицу. Его давно зазывают туда всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Вот он наконец согласился. А что? Место непыльное. Да и зарплата там немаленькая, в разы больше здешней. Содержать семейство, пока жена в декрете, вполне хватит, - её слова резали моё сердце не хуже ножа. С каждым новым словом я всё больше ощущала острую боль в сердце. Стало тяжело дышать. – Что-то ты побелела. Нормально всё? – ни одна деталь не ускользала от её цепких карих глаз. И я видела ехидную ухмылку в карих глазах. В тот момент я просто ненавидела её за ту боль, что она вот так внезапно, без предупреждения мне причинила.

- Да что-то в глазах потемнело, - соврала я. – Спала сегодня два часа. Наверное, давление упало. Я гипотоник, у меня такое бывает, так что всё хорошо. На ком женится-то? – наконец я смогла успокоиться и мыслить трезво. Надо было сделать вид, что меня не очень-то беспокоит эта информация.

- На какой-то столичной мадаме, - загадочно произнесла коллега. – Видела я как-то их вместе. Красивая баба, молоденькая. Кажется, тоже врач. Самое оно для нашего Михалыча, - усмехнулась женщина.

- Вот бы всё у них было хорошо. Пётр Михайлович такой замечательный, - улыбнулась я. В это мгновение я была действительно рада за начальника: наконец-то и на его улицу пришёл праздник.

Видимо, мой комментарий прозвучал настолько искренне, что Таня пренебрежительно поморщилась. Очевидно, ей больше нравилось наблюдать меня страдающую, нежели радостную. Пожалуй, взгляни она на меня ночью после нашего короткого диалога – и её гнилая душонка порвалась бы от радости.

***

Как только я перешагнула порог своего жилища, моя радость моментально улетучилась, и моё лицо приняло какое-то промежуточное между грустью и злостью выражение. На кухне я подогрела остатки вчерашнего супа, но так к ним и не притронулась. Заварив кофе в свою ненавистную чашку, я бесцельно перемешивала его ложкой и не могла сосредоточиться ни на чём конкретном.

Сидя за маленьким деревянным столом, я молча вслушивалась в тиканье старинных настенных часов, что висели в коридоре, и в звук разбивавшихся о скатерть слёз. Это были не просто слёзы – это были слёзы отчаянья. Вместе с ними разбивались все мои тайные надежды, все мои мечты. До сегодняшнего дня маленький огонёк веры согревал мою почерневшую душу, а теперь он погас, и я чувствую ужасный холод и пустоту внутри себя.

«Мой Петя женится. Мой Петя!» - как сумасшедшая, повторяла я, сотрясаясь от рыданий.

Тогда у холодного стола в морге мне почему-то показалась, что я рада за него, ведь он наконец-то будет счастлив. У него будет красавица-жена, детишки, уютное семейное гнёздышко. Он будет прекрасным отцом и самым лучшим мужем. В этом я не сомневаюсь ни секунды, как не сомневаюсь и в том, что отныне моя жизнь безнадёжно испорчена.

Это душевное состояние хорошо знакомо мне ещё со студенческих времён: тогда я несколько лет была безответно влюблена в одного парня из университета, и чувство это приносило мне щепотку радости, растворённую в бочке нестерпимых душевных терзаний. Я долго не могла выбросить его из головы, плакала по ночам и не выходила из депрессии. С горем пополам мне удалось оставить в покое бедолагу и успокоиться самой.

С тех пор прошло уже несколько лет, и за это время я ни разу не влюблялась. Одно время мне и вовсе казалось, что я больше никогда не смогу никого полюбить, но этим летом поняла, что ошиблась.

Снова со всей дури по тем же граблям. Кто же знал, что на моём первом рабочем месте меня поджидает западня с такими прекрасными холодными глазами…

Я и не заметила, как влюбилась.Влюбилась в своего непосредственного начальника! Как в самой тупой мелодраме. Для других он был холодным и неприступным айсбергом, а для меня – самым дорогим человеком с такими тёплыми глазами, что лёд в моем сердце мгновенно растаял. Но мы были настолько далеки друг от друга, что надеяться на нечто большее, чем похвалу за хорошее заключение, я не могла.

Несмотря на хорошие, как мне казалось, отношения между нами и неподдельное доверие с обеих сторон, я по-прежнему могла лишь тайно, словно преступник, мечтать о том, что когда-то буду в праве называть его «Петя», а не «Пётр Михайлович». Одна мысль о всякого рода близости с ним вгоняла меня в краску, заставляла зашиваться под одеяло и прятать своё смущенное лицо в подушку. Вот такие были мои чувства к нему.