А я след в след иду за мутным фонарем, чуть не носом упершись в шагающие шуриновы штаны. Мрак такой, что пальцев своих не видно. Но знаю: по левую руку - поле, и поле - по правую, оба льняные, выжженные дотла, их каждый год выжигают, предварительно засеяв, потому что не пройти трактору.

Пришел к председателю: пиши резолюцию! Тот - закорючку на беломорную пачку, ему - "спасибо наше", указ под картуз, пошел, спичкой - пшшшш! готово.

Шурин - к чему глаза, когда сплошное "память, говори" - тычет в разные стороны, объясняя: соседи, любовный треугольник, драма, "люблю я ею" с ударением на "ю". А там - еще солипсисты, он ночевал в их доме по зиме, хозяйка мужа ест поедом - когда трезвый. Когда выпивши - молчит.

"Представляешь, мы с ним лежим, трезвые. А она поддала и пилит: крыша не переложена, труба не чищена, дрова не колоты. Тот лишь: молчи, коза ебаная! Она замолкает ненадолго, потом опять: труба не чищена, дрова не колоты, пол не стелен... и, под конец, взвинтившись - главную претензию: как не стыдно? как не совестно - старую бабу не выебать? Он не выдерживает, вскакивает: потому и не ебут, что старая! Ты посмотри, блядь, на себя в зеркало! "

Черным страусом скачу по кочкам, промахиваюсь.

Жизнь шурину в радость.

Качается фонарь.

Типа Бодрийяр, заметочки.

Мы оставляем позади очередных невидимок - с ними у шурина тяжба. Шуринов кобель, балуясь, повстречался с овцой, откусил ей хвост; на лесной тропе у овцы случился выкидыш. В качестве компенсации солипсисты назначили два мешка сухарей...

Зависаю в прыжке, гляжу на часы с подсветкой. Время за полночь, не пройдено еще и трети. Оптимизация дереализации нарастает. Шурин шагает уверенно, не умолкая ни на миг. Нахваливает лес и вообще места. Да-а... Лес - это здорово, блядь... В воздухе сюрреалистический гнус. Эхо войны раздается. Нет, это я маху дал, здесь не повоюешь. Вот углубиться, вздохнуть полной грудью, постоять, подрочить на березку... Дом не хуже: кот Марат Баглай, названный зачем-то в честь Председателя Конституционного Суда. От мышей оставляет один желчный пузырь: горький, а так сжирает с черепом вместе. Удивленные аисты на ходулях, словно скоморохи с безлюдной ярмарки. И шершни, устроившиеся под крышей не хуже людей, стойкие к боевым отравляющим веществам, которые, конечно же, имеются в хозяйстве у шурина.

В деревне пять косых домов.

И зори, конечно, здесь тихие - в знак уважения к усопшим.

Но, пока я не добрался, ничего из этого нет, оно еще только сделается. Я еду, я устремляюсь творческой мыслью за синий расплывчатый горизонт, наблюдая, как... "

2

Брон Познобшин отпихнул тетрадь: стемнело, август приготовился ко сну. Не наблюдая часов, он писал, пока не выдохся; теперь единственным желанием было немедленно откреститься от процесса, ничего не перечитывать и не править, вообще забыть, что время от времени происходит постыдное, ненужное дело. В ретроспективе - не слишком комфортное занятие.

На столе перед ним стояла забытая с чашка с холодным переслащенным чаем. Со стены смотрел бравый шурин, наряженный в тельняшку. Фотографии жены не было, потому что та ушла, приложив к барахлу свой нарядный портрет; братом же не дорожила. Познобшин помассировал глаза, отхлебнул из чашки и немного посидел, глядя перед собой ничего не выражающим взглядом. Во дворе продолжалось параллельное творчество: кто-то остервенело лупил по железу. Брон не понимал, как долго это длилось, поскольку двумя минутами раньше был недоступен для стука - то ли покорял поднебесье, то ли сверлил жучиные ходы в компосте, читатели рассудят. Оборот речи, ни к чему не обязывающий. Никто, естественно, ничего не прочтет; мнительный Брон скрывал от мира свое рискованное хобби.

Тетрадь лежала не на месте. Ей вообще здесь не было места, Познобшин сунул ее в стопку бумаг и газет, подальше. Бросил ручку в ящик стола, погладил раздавленную мозоль - лиловую ямку на среднем пальце. Сунул папиросу в прокопченный рот, чувствуя, что слюна уже окрасилась в кофейный цвет и сделалась табачным смывом. Спичка переломилась, злобная звездочка серы отскочила, впилась в ладонь. Брон коротко ругнулся, думая про льняное поле. Почему не могло быть иначе? Не спичка бригадира, а звездопад, метеоритный дождь или, на худой конец, шаровая молния. Совсем другая картина, иная судьба - почти героическая: душная ночь, цикады, которых не видно и, может быть, не бывает в природе, просто так повелось, так привычнее - приписывать нестройный треск их гипотетическим крыльям и суставам. Смиренная нива. И - величественное бедствие, мириады огней, сорвавшихся с бархатных небес, астероид, неизбежный пожар, веление промысла... острая горечь вод, разверзшаяся бездна, апокалиптическая саранча... Познобшин встал, напряг в карманах кулаки, потянулся в струну. Поплелся в сортир, где все и разразилось.

Его внезапно возмутила веревка. Кто-то, как врезалось в память, каламбурил и называл ее сливочной тянучкой. Глядя на нее, висячую, Брон осознал следующее:

1. Веревка.

2. Материальный предмет, образованный набором растительных волокон, подвергнутых специальной промышленной обработке.

3. Исходный цвет - бледно-желтый, итоговый - неравномерно бурый, табачный. Маскируется скудной подсветкой.

4. Микроструктура: атомарная.

5. Для пользователей-пантеистов - одушевленный предмет.

6. Вкус и запах не идентифицируются: фоновая наводка.

7. Состояние: утиль. Разорвана на границе верхней и средней третей, обрывки связаны засаленным узлом.

8. Потенциальный энергоноситель.

9. В верхнем отделе разбухла от влаги, проходя в полости сливного бачка.

10. В нижнем отделе продета в полый пластмассовый конус системы "колокол". Цвет конуса идентификации не подлежит, поверхность шершавая, весом пренебречь.

11. Функциональное назначение: "оптимизация смыва фекалиев" (цит. по: "Руководство по эксплуатации", (C) 1971 г. , all righs reserved).

12. Теоретическое основание - механика Ньютона.

13. Цена договорная.

Познобшин, не затворяя двери, вышел, вооружился кухонным ножом, вернулся. Взялся за колокольный конус, осторожно потянул и лезвием, словно по горлу, полоснул под узлом. В ужаленной серным пламенем ладони повис шнурок. Брон повертел его в пальцах и аккуратно повесил на трубу, тянувшуюся через бугристую стену. Он собрался обдумать случившееся, и тут же пропустил главный удар, нанесенный с вежливой точностью прямо в потайное нервное сплетение. И это было новой мыслью, новым озарением. Правда, оно не озаряло, а скорее, пачкало подлунный мир навозной акварелью. С исчерпывающей ясностью Брон Познобшин узнал, что ему надоело быть человеком.

Позднее, пробуя возникшее чувство на вкус, он подумал, что так, наверно, лишаются рассудка некоторые душевнобольные: разом, в момент, при повороте выключателя. И очень возможно, что с ним произошла как раз такая неприятность. Нет, рассудок не был поврежден, однако в душе еще до рождения прописаны жильцы куда более странные и древние, чем разум. Секретная коммуналка, сплоченное братство квартиросъемщиков-невидимок. Например, приятель Брона, Устин Вавилосов, живьем поедал дождевых червей. Девушки, стоило им узнать об этой подозрительной тяге, отказывались его целовать. Он и без червей, одной своей фамилией исключал поцелуи. А на даче, после дождей, когда черви так и ползают, на него было просто противно смотреть. И кем нашептано? кто побудил? никто не знает.

Все это вспомнилось Брону уже после, ночью, когда он попытался провести надуманную аналогию и успокоиться. Пока же он стоял, ошеломленно разглядывая липкий линолеум, и никак не мог придумать для себя следующего шага. Нет, его странность - иного сорта. Все действия представлялись откровенно скучными и одинаково бессмысленными. Самым отвратительным было то, что с души воротило от самой скуки, поскольку она тоже, чем бы ни была вызвана, оставалась человеческим чувством. Познобшин медленно вышел, пересек комнату, выглянул в окно. Звон и грохот не утихали. Двое в спортивных костюмах сидели на корточках возле жигулей, поставленных раком благодаря домкрату. Один, как заколдованный, колотил молотком по толстой короткой трубе, уложенной на коврик. Терпеливая деталь презрительно молчала. Второй курил и, ободряюще крякая, подстрекал первого колошматить еще. Под липой раскорячился озабоченный дог; его владелец мрачно смотрел на кокетливый багажник автомобиля.