И не потому, что тем было что скрывать. Просто неприятно, когда подробности твоей личной жизни бегло и бесцеремонно рассматривает какой-то незнакомый человек. Но многие уже привыкли. Ценой этому стало почти безопасное общество. Почти, потому что оставались те, кто был категорически против этого устройства. И против тех, кто его носит, тем самым поддерживая спрос на него.
А ведь начиналось всё довольно безобидно: с гаджета для реабилитации общества после повальной эпидемии вируса Галлетта, который разрушал зеркальные нейроны высших млекопитающих.
Но, к счастью, вирус постепенно изжил себя, и, что самое главное, последствия заболевания не передавались по наследству. Мир оклемался, новое поколение начало заботиться о старом, и больше остальных в этом преуспел некий Д. Стил, который изобрел первый Эмпатиор. А потом что-то пошло не так.
Технология, предназначенная для больных, начала делать больными совершенно здоровых. За этим скрывался не то чтобы великий заговор, а скорее обычная человеческая лень. Зачем думать самостоятельно, когда за тебя это безошибочно сделает ИИ?.. На новую моду среди молодежи обратили внимание бренды, монополисты мировой экономики: они пустили в технологию щупальца со своей чертовой рекламой, а там и само правительство под шумок подкатило с новыми конституционными поправками в законы.
И что мы в итоге имеем? Технология уже настолько повсеместна, что ее использование стало признаком цивилизованности. Те, кто не желают ею пользоваться в силу разных обстоятельств (в основном, из-за нарушения неприкосновенности личной жизни), живут на окраинах, так как, мягко говоря, не приветствуются в светском обществе, а порой и подвергаются травле, поскольку нечитаемый человек потенциально опасен.
Травля вызвала ответную реакцию – терроризм. Среди не использующих устройство стали появляться активисты, которые хотели разрушить корпорацию Эмпатиор, а заодно и убить тех, кто пользуется ее услугами.
Напряжение между двумя фракциями общества выросло до того, что в городах обычных людей стали штрафовать просто за то, что они не оснащены Эмпатиором. Их прилюдно штрафовали и тут же депортировали под наблюдением предвосхитителей обратно на окраины.
Окраины городов практически перестали финансироваться государством, так как население там было признано безнадежным и погрязшим в беззаконии. Жители окраин не могли официально трудоустроиться и потому промышляли садоводством, охотой и, конечно же, набегами на города. Многие из них не могли вытерпеть такую жизнь, соглашались на добровольное внедрение Эмпатиора – и перед ними тут же раскрывались двери городов, они становились полноценными гражданами.
Жизнь нового пользователя налаживалась, разве что переставала быть частной. Пользователь ИИ Эмпатиора неизбежно глупел из-за того, что больше не мог думать без советов и становился искушенным потребителем всех навязываемых ему брендов.
В принципе, Терри спокойно относился к мысли, что его личная жизнь, как и у всех, под наблюдением спецслужб прямо через его глаза. Но ему не давало покоя другое. Он все чаще ловил себя на мысли, что ему не хватает настоящего живого общения. Советы несовершенного ИИ раздражали и нередко подводили его в тонкостях разговора с другими. И даже если он игнорировал ИИ, в этом не всегда видели смысл его собеседники. Разговоры были пустые, шаблонные – люди говорили не то, что думают, а только то, что якобы желал слышать собеседник, исходя из анализа ИИ. А еще Терри чертовски устал от навязываемой рекламы, которую он распознавал лучше других – ведь он сам с ней работал.
– А чего это ты такой смурной?
Терри оторвался от мрачных дум и поднял глаза на полноватого, веселого курчавого паренька в холле.
– Смурной? – переспросил Терри. – Гм, такого слова нет в оценочной системе интерфейса. Сам придумал?
– Конечно, сам, – расплылся в улыбке толстяк. Улыбка его была живой, заразительной. И даже по меркам внимательного ИИ, свободной от примесей других, циничных эмоций. – Я и без линз на тебя смотрю – и сразу на ум это слово приходит.
– Вот за что и люблю тебя, Сэм. Своим умом думаешь, а не искусственным.
Друг Терри, Сэм Барановски, работал в отделе закрытой сети данных. Рутинная должность заключалась в просмотре быта какого-то очередного подозреваемого через его же глаза. Только поначалу эта работа могла бы показаться интересной, но она очень быстро надоедала своим однообразием. Несмотря на то, что просматриваемыми были не случайно выбранные люди, а подозреваемые в нарушениях или готовящиеся к ним, преступления выявлялись редко. Но Сэм относился к своей работе с иронией и особенно любил, как он выражался, «ловить лулзы» от сцен самоудовлетворения. Но обратной стороной медали этого развлечения стала паранойя, что кто-то точно так же посмеивается над ним в минуты рукоблудства. Не помогала Сэму даже реклама ламп «…приглушенного неонового света особой частоты, не воспринимаемого фильтрами Эмпатиора, но беспрепятственно проникающего на сетчатку глаза, что создает по-настоящему интимную обстановку. Скажи «НЕТ» сующим нос не в свое дело спецслужбам». Ведь Сэм и весь его отдел закрытой сети данных знали, что это – маркетинговый трюк от гиганта LED-продукции, который сыграл на блуждающей в массах фобии, собрав с людей урожай денег и дав взамен иллюзию права неприкосновенности личной жизни, которого у всех нас уже давно нет.
С другой стороны, такая лампа еще и провоцировала на запрещенный акт потенциального преступника, поэтому не удивительно, что ее «эффективность» против линз не пытались официально оспорить производители Эмпатиора.
А еще у Сэма был заработок на стороне. Пользуясь своим служебным положением, он сдружился с каким-то кибермошенником, который шантажировал сколько-нибудь известных дамочек видеозаписями их похождений, вымогая у них деньги, а иногда и короткий взгляд на код CVV2 на карточке одного из их богатых ухажеров. Естественно, в доле приходилось держать далеко не одного сотрудника безопасности хранилища данных, да и не все из них были готовы каждый раз подставляться. Так что выручка была совсем смешной, зато изрядно трепались нервы при внутренних расследованиях.
Сам Сэм объяснял свою причастность к этой неблагородной деятельности философски: мол, будет куда лучше, если деньги распределятся между ребятами, стоящими на страже безопасности общества, чем потратятся на очередное потребительское фуфло от ведущих брендов. Себя он к таким потребителям, само собой, не относил.
«Мне много не надо», – говорил он, покупая огромный плазменный телевизор на всю стену от топового бренда «Дакота».
Но, несмотря на этот проблеск лицемерия у Сэма (замеченный Терри, но не ИИ), несмотря на его плоские шутки и склонность к вуайеризму, Сэм был живым. Наполненным противоречиями, шутками и не стесняющимся неуместных эмоций живым человеком, что, на взгляд Терри, было сейчас большой редкостью. Это и было их дружеской скрепой.
– Как Ханна? – участливо поинтересовался толстяк.
В этот раз Терри действительно почувствовал себя смурным.
– Ну?
– Давай, Сэм… Докажи, что не машина… Сам прочти ответ на моем лице, – пробормотал Терри. Ханна была его младшей сестрой, и это всё, что осталось от его семьи. Также она была одной из немногих бедолаг, чей иммунитет на вакцину от вируса отреагировал сбоем, да таким, что сам вирус казался предпочтительнее.
Форма ее аутизма была столь тяжелой, что жизнь вне стационарного наблюдения казалась невозможной. Но для больных, подобных ей, существовал специализированный санаторий Реаникс, где разрабатывался индивидуальный ИИ, дающий им надежду однажды выйти в мегаполис и почувствовать себя полноценными людьми.
Само собой, разработка индивидуального ИИ и уход за больным на уровне пяти звезд в Реаниксе были крайне дорогим удовольствием, которое не каждая семья могла себе позволить. Но существовал особый социальный пакет, как раз таки предоставляемый рекламной конторой Терри, в который была включена путевка в этот самый санаторий. Надо ли объяснять, почему Терри, так нетерпимо относящийся к рекламе, вопреки всему, работал в ней?