Он хорошо знал к тому моменту, как можно грамотно закосить от армии, устроившись на работу в какую-нибудь тихую конторку типа "мосгорглавснабсбытпатрон", куда и приходить-то нужно не каждый день, зато считаешься военнообязанным и год за годом прибавляешь себе звания, занимаясь, по сути, все тем же бизнесом. Был у него такой вариант. И, тем не менее, Дима собирался поступать в институт, точнее даже в университет. На юридический. Обогнав время, Линевич сумел увидеть, что это самая престижная и перспективная специальность. Отец, пользуясь своими связями, предлагал сыну атаковать МГИМО, но Дима цинично ответил:
- Я, конечно, понимаю, па, что мотаясь по загранкам, ты, как все советские люди, постукиваешь на своих сотрудников в родную контору, а может, и являешься ее официальным осведомителем, но неужели тебе хочется видеть своего сына штатным офицером КГБ?
Папа обалдел от такой наглости, а главное, от такой эрудированности сына, и не стал настаивать на своем. Дима поступил на юрфак. Учился очень серьезно. Советские законы изучил досконально. С римским правом тоже не поленился разобраться, ну и все остальное, что полагалось, знал на зубок. Он был отличником, его любили профессора и доценты, а в свободное от учебы время Дима занимался все той же фарцой, и к середине пятого курса - уже в особо крупных размерах. Это не художественный образ - это строка из уголовного кодекса. Подбивая итоги своей коммерческой деятельности за очередной год, Дима Линевич вдруг обнаружил прибыль, превысившую сто двадцать тысяч тогдашних рублей. А учитывая, что налогов с этих денег никто не платил и платить не собирался, оно и получалось: как раз та самая статья.
Кого-то вокруг Димы периодически сажали, но его словно сама судьба оберегала от несчастий. А может, это был талант? Особый талант уходить от ответственности за чужой счет. Линевич закончил университет с красным дипломом, распределился в адвокатуру, но поработать толком не успел. Главный его партнер по бизнесу Костик Жилин по кличке Жила неожиданно загремел под фанфары. ОБХСС провел в тот год одну из своих самых масштабных операций, под суд попали десятки цеховиков и подпольных торговцев, но между информацией, поступившей из надежных источников, и полным крахом, то есть арестом, обыском и конфискацией имущества - возник интервал в два-три дня. Жила решил использовать представившийся шанс. Он срочно вызвал к себе Линевича - парень казался ему наиболее перспективным и толковым - и сообщил:
- Линь, тебе нужно срочно рвать нитку. Главное сейчас - спасти бабки, бабульки спасти - вот главное! Ты должен это сделать. У меня на границе Армении с Турцией есть окно. Оно действует только двое суток, но я сам не смогу им воспользоваться. Не спрашивай, почему.
Понятно, уркагану Косте Жилину было там не пройти, скорее всего, он и до Армении не сумел бы добраться, ведь он уже во всесоюзный розыск объявлен, а не засвеченного у мусоров мальчишку купленные погранцы пропустят и в чемодан не заглянут, если, как и договаривались, одну пачку их начальнику кинутьs
И вот еще достаточно юному Линевичу предлагалось в одночасье сломать всю свою жизнь. Но это было так романтично! Что он терял здесь? Родителей, взаимопонимание с которыми утратил окончательно? Девушку с филфака, которую окучивал уже полгода и все безрезультатно? Сорокалетнюю Наташку из коммуналки одногруппника, с которой познакомился по случаю и теперь трахался регулярно? (Это было интересно, вкусно, но как-то уж слишком пошло!) Сестрицу младшую, год назад поступившую-таки именно в МГИМО и сделавшуюся профессиональной шлюхой для своих гэбэшных ухажеров? Ну, что еще? Комсомольские собрания, очереди за водкой, походы в кино и театр, бесконечные пьянки на цековских дачах, переходящие в неловкие группешники?.. Надоело все! А по ту сторону была вожделенная заграница. Свободный мир.
Ему понадобилось на раздумье семь минут. С половиной. Он засекал по часам и запомнил эту цифру на всю жизнь. Дальше были очень серьезные инструкции и много всяких страхов. По-турецки он не понимал ни слова, но, к счастью, вполне свободно говорил по-английски и довольно сносно по-немецки, которым занимался дополнительно с преподавателем. Немецкий он любил больше английского, слышал музыку этого языка, увлекался поэзией немецких романтиков в оригиналеs Вряд ли это все понадобится в дикой восточной стране, думал он, хотя, как выяснилось, турки тоже больше любили немецкий и вообще оказались не такими уж и дикими.
Но вышло так, что в Турции ему понадобилось нечто совсем другое. Чтобы спасти хотя бы часть денег - а в чемодане было пять миллионов долларов наличными - понадобился тяжелый страшный "вальтер" чуть ли не образца 43-го года, из которого Димка, ни минуты не сомневаясь, застрелил какого-то наглеца, заявившего свои ничем не обоснованные права на привезенный из заграницы ценный груз. Линевича сразу зауважали. За быстроту реакции, за жестокость, за немецкий язык. А еще - за интеллект. Люди, крутившие подобными деньгами, умели ценить и мозги.
Но турки все-таки обули его на целый миллион. В той же весьма зауважавшей его компании пошла какая-то тупая торговля, сколько может стоить отправка советского человека в Оман по подложным документам. Понятно, что в любом случае речь шла о тысячах долларов, но турецкие мафиози (это уже потом Дмитрий узнал, что они были курдами) вели разговор о процентах с переправляемой суммы. Доходило дело и до размахивания стволами, но вооружены оказались теперь уже все поголовно, и у Линевича хватило ума не стрелять первым - хорошенького понемножку. Красивые трюки, будучи повторены, иногда работают сами против себя. Здесь и сейчас победа ему не светила - ни психологическая, ни чисто практическая. В общем, сторговались в итоге на сумасшедших деньгах, на пяти процентах, но в момент отгрузки пачек возникла безобразная возня, чуть ли не потасовка, и в результате из чемодана было самым наглым образом вынуто ровно сто пачек по сто бумажек по сто долларов каждая. То есть как раз миллион, и значит, в четыре раза больше оговоренной суммы.
Обида Линевича оказалась крепкой. На всю жизнь. На всех турков и всю Турцию. А позднее, когда узнал, кто они были на самом деле, еще и на всех курдов и Курдистан, на Аджалана и Джемиля лично. При этом Линдеманн странным образом не различал курдов и турок, все они были для него на одно лицо. Впрочем, если учесть, что живая святыня курдов - товарищ Абдулла Аджалан не знает ни слова по-курдски, а говорит только по-турецки, все становится на свои места, то есть с ног на голову.
