У алхимиков чаще всего очень слабый магический дар. Например, какая-нибудь домохозяйка или пастух из глухой деревни были потенциально сильнее Великого Змеелова. Мне кажется, отчасти поэтому тщеславный барон так ненавидел весь мир: не хотел довольствоваться единственным талантом, мечтал стать лучшим во всем. Изыскивал способ отъема магии и использования ее в личных целях.

Я давно это подозревала, а на допросе только нашла подтверждение: меня он выделил, приблизил и после оставил в живых в первую очередь с этой целью. Чтобы под рукой всегда находился кто-то с незаурядными способностями, кого при необходимости можно пустить под нож. Да и власть над сильными магами очень ему нравилась. А потом, когда исследования провалились, я уже начала приносить пользу.

Сожри Долгая Змея его душу… Не хочу больше думать об этом человеке!

Весь день сосед больше помалкивал, в отличие от вчерашнего. Сказались грустные воспоминания о покойной супруге или он просто выговорился вечером – не знаю, меня одинаково устраивали оба варианта. После завтрака алхимик сидел с какой-то толстенной книгой, порой что-то выписывая в потертый блокнот, а после обеда вовсе ушел, оставив меня до ужина в одиночестве.

Я смутно припомнила, что в описании этого червя упоминались какие-то общие развлечения вроде ресторана и игровых комнат. Кроме того, за день транспорт несколько раз поднимался к поверхности, делая промежуточные остановки и предоставляя возможность желающим размяться.

Одиночество, с одной стороны, принесло облегчение: отпустило напряжение, вызванное близостью постороннего человека, то есть потенциальной опасности. Умом я понимала, что Самос, вероятно, был искренен в своем сочувствии: вряд ли у него имелся резон вредить случайной попутчице или личные счеты ко мне. Но подозрительность все равно заставляла ждать подвоха.

А с другой – в тишине и пустоте каюты стены вдруг начали давить и словно понемногу сближаться. Остро кольнуло чувство собственной ничтожности и ненужности.

Снова вспомнилось, что я болтаюсь над Бездной внутри огромной твари, совершенно беззащитной перед чудовищами глубин. Когда погонщиками работали змеи, владеющие магией воды, они обеспечивали безопасность и червя, и пассажиров, а сейчас оставалось рассчитывать только на везение. И если случится катастрофа, обо мне никто не вспомнит и уж точно не станет грустить. Потому что нет ни родных, ни друзей, ни цели в жизни – одни лишь кошмары и грязное прошлое.

Но эту минутную слабость и пораженческие мысли я быстро преодолела. Напомнила себе о слове короля и потерянном сыне, о школе и детях, которым нужна помощь, и решительно вернулась к документам.

За ужином Самос опять попытался всучить мне зелье.

– Пойми, наказывая себя, ты никому не сделаешь лучше! – Алхимик тщетно взывал к моему благоразумию.

– Я не наказываю, – наконец ответила старику, все-таки бросив на него взгляд поверх стопки листов. – Глупо истязать себя, когда ты – единственное, что у тебя осталось, вам не кажется? Известные зелья мне не помогают, а экспериментировать с неизвестными… Я уже говорила, что не настолько вам доверяю.

– Не настолько – или вообще? – хихикнул он.

– Вообще.

– Такая красивая, а такая сердитая! – укорил алхимик. – Чем тебе слабый старик повредить может?

– Великий Змеелов тоже был слабым стариком, – усмехнулась я.

– М-да. Уела, – смущенно кашлянул попутчик.

На этом разговор снова оборвался, и остаток вечера прошел в тишине. На удивление спокойной и даже уютной. Непривычное ощущение.

Кажется, я слишком отвыкла от обычного человеческого общения. Когда некто просто находится рядом – случайно, потому что так получилось, – и ему от тебя совершенно ничего не нужно, как и тебе от него. Когда необязательно взвешивать каждое слово, следить за лицом и даже мыслями, когда попутчик – просто попутчик, а не возможный собрат по ордену с очередной проверкой лояльности.

Создатель! Интересно, я когда-нибудь сумею опять стать нормальным человеком? Или уже поздно?

К счастью, вторая ночь в каюте прошла спокойнее. Сосед опять громко храпел, опять пришлось накладывать полог, но на этот раз обошлось без кошмаров и пробуждения в холодном поту. Если мне что-то и снилось, наутро я этого не помнила и чувствовала себя отдохнувшей, неожиданно умиротворенной и готовой к встрече с будущим. Даже настроение еще немного улучшилось.

Вроде бы за время дороги ничего не изменилось и не произошло, но та Норика, что готовилась сойти в Столбах, была уже немного не той Норикой, что покинула Релку. Знакомое, но неизменно чарующее явление: необъяснимая магия путешествия на черве, которая не срабатывает при верховой поездке или тем более перемещении порталом. Что-то необратимо меняется внутри в такие моменты, когда ты полностью изолирован от привычных вещей и понятий, когда ты еще не «там», но уже не «здесь», подвешен во времени и пространстве и как будто не существуешь для Мира.

И дело, конечно, не в самом черве, это ведь обычное животное. Скорее, Изначальный Океан, окружающий со всех сторон, вынимает из души беспокойство, страхи и прочий мусор, омывает и врачует раны своими целительными водами, освобождает место для чего-то нового, свежего. Считается, что собственной магии он не имеет, но, скорее всего, мы просто не способны ее осознать – слишком малы и ничтожны в сравнении с Бездной.

Транспортные черви – весьма несимпатичные существа. Одно дело – понимать, что ты путешествуешь в брюхе какого-то огромного животного, не видя его, а совсем другое – пройти внутрь, взглянув на склизкую серо-розовую шкуру длинной слепой кольчатой твари. Поэтому перевозчики стараются сделать так, чтобы пассажиры поменьше видели. Пристань неизменно являет собой отрезок огромной трубы, вмурованной в стену, которая отделяет техническую часть порта от общественной. Червь обхватывает огромной беззубой пастью этот отнорок, и люди без суеты выходят по широкому, удобному коридору, видя за спиной только декоративную загородку, за которой прячутся пандусы и длинные переходы для живности и работников.

Здесь же черви подплывали сразу со стороны Океана, не было нужды городить сложную сеть переходов. Вокзал прорубили прямо в скале на краю Тверди или даже воспользовались естественной пещерой.

Посадочная палуба была выложена веселеньким желтым и розовым камнем, образующим ненавязчивый геометрический узор. Отсюда вверх, к вокзалу, поднималась широкая лестница.

Пахло свежо и сыро, как после дождя на недавно скошенном лугу, – обычный запах моря. Все из-за водорослей, в изобилии растущих на затопленной поверхности Тверди. Вода у побережья из-за них отличается от обычной речной или той, что на глубине: имеет странный сладковатый привкус. С непривычки противно, а местным, наоборот, нравится. Говорят даже, она очень полезная.

Я шла медленно, вместе с соседом. У старика имелся небольшой, но весьма увесистый саквояж; не знаю, как он дотащил его до каюты, – сам или с чьей-то помощью, но сейчас вещи несла я. Так было даже удобнее – уравновешивало. Может, знакомство началось не очень-то приятно и желания продолжать общение со стариком у меня не было, но это не отменяло уважения и снисходительности к возрасту. Не бросать же его наедине с этой тяжестью, явно ведь сам не дотащит!

Наверное, начни я предлагать помощь, Самос отказался бы, но я не стала спрашивать, просто подхватила саквояж вместе со своим чемоданом и сообщила, что помогу донести до вокзала, а там можно и носильщика нанять. Алхимик семенил рядом, покашливая и поглядывая виновато, но благоразумно не спорил.

Распрощались мы в здании вокзала, и распрощались тепло. На площади я взяла открытый экипаж – погода оказалась чудесной, не чета столичной. Поместье Стрелолист в качестве пункта назначения вызвало у извозчика любопытство, но не более. Главное, он точно знал, куда ехать. Правда, перед этим я решила сделать остановку в портальном пункте, где на всякий случай взяла координатную привязку. Школа стоит далеко за городом; мало ли какие срочные надобности возникнут. А перемещаться можно только в то место, магический слепок которого помнишь. Специалисты-портальщики умеют хранить по сотне таких слепков, а моей нетренированной памяти хватает едва ли на десяток.