После елки мы приехали домой, где папа был уже в состоянии вонючего бревна в компании местного еврея Рафаила, Толстого, Тонкого и его новой любовницы.

–И как это понимать? – грозно спросила Настя, скидывая норковую шубу на кресло, где сидел Рафаил. – Свалил отсюда, – гаркнула она на него.

–А в чем дело, дамочка? – нагло ответил он, не зная, с кем разговаривает.

–Что?! – хотела начать она скандал.

Но вмешался папа:

–Рафаилыч, брат, встань! Девушка просит, – засуетился он.

Вошла Вика, державшая меня за руку.

–И что тут за притон? – изумилась она. – Седой, мы твою дочь на елку водили. У нее праздник в школе! Важное событие. А ты пьешь в компании непонятно кого!

–Почему ты так говоришь, Вика? – попытался вмешаться Тонкий.

Но папа и его остановил.

–Брат, не лезь, не спорь, – говорил ему Седой, – она права. Вам всем лучше уйти. Мы посидим с девчонками. Они тут хозяйки. С ними я не спорю, – петушился Седой, который действительно неоднократно говорил, что Вика и Настя могут делать в нашем доме все, что им угодно, потому что они выше крыше.

Тут вступила любовница Тонкого. Это была плешивая блондинка, худая, как трость, но высокомерная, как герцогиня. Она была очень ярко накрашена и курила тонкие дешевые сигареты.

–Нет, Седой, стоп, я не пойму, – выпендривалась она, – ты нас пригласил, а теперь выгоняешь? Ты знаешь, кто я? Из-за каких-то девах со мной так обращаться нельзя.

Настю чуть не понесло. У нее был буйный характер, она считала, что в их с Викой адрес рот открывать непозволительно. Настя подошла к блондинке, взяла ее за руку и скинула с дивана.

–Рот закрыла, собралась и ушла!

О, какой мог бы быть скандал, если бы отец не вмешался. Ему пришлось угоманивать всех, кто сидел с ним до нашего прихода. В итоге Седой еле выпроводил гостей.

–А теперь, – заговорила Настя, когда все ушли, – послушай меня внимательно, Олег, потому что то, что я тебе скажу, имеет смысл.

Голос ее был тверд. Отец кивнул, Настя продолжила:

–У тебя одна дочь, чью жизнь ты просираешь ради сомнительных знакомых. У нее был сегодня важный праздник. Ты на него плюнул. Но я не позволю тебе и твоим друзьям плевать на труд, время, любовь, которые мы вкладываем в твою дочь вместо тебя.

–Я понял, – виновато прошептал папа.

–Нет, – вмешалась Вика, – ничего ты не понял. Каждый раз зовешь шалман сюда, а на Лиску тебе насрать.

–Пойми, Олег, – продолжила Настя, – когда ты будешь в беде или в старости, если доживешь, то тебе, кроме Лиски, никто не поможет. Эти уроды точно не помогут.

–Ты права, – печально согласился отец.

Девочки устаканили ситуацию, и я села к папе на колени и стала рассказывать, как прошел праздник.

–Так, – сказала Настя, стоя в коридоре, перед уходом, – завтра мы едем закупаться. Не вздумай пить. В обед чтоб был на колесах и свежим. Я не хочу с пьяным оборванцем ходить по магазинам.

–Понял, – послушно ответил Седой.

–Надеемся, – сказала Вика, и девочки ушли.

Отец был весьма ведомым, когда дело казалось его мнимых друзей, а уж перед этими двумя всегда страдал раболепством, поэтому он не подвел их и ради их приказа не выпил и капли спиртного. На следующий день мы купили столько вкусной еды, сколько я не ела никогда! Мясо, колбасы, сыры, фрукты, конфеты, икра! Чего только не было в пакетах, когда мы вышли из магазина.

Тридцать первого декабря в обед девочки пришли к нам и стали готовить. К вечеру был накрыт такой стол, все как у людей: елочка в игрушках, гирлянды на окошках, стол со вкусностями, наряженные девушки, трезвый папа. Мы отмечали вчетвером. Вика, будучи заботливым и добродушным человеком, обязала Седого угостить родителей и брата новогодними яствами, тот даже спорить не стал. Мне так нравился этот праздник, где никто не ругался, где была еда, где пели песни и смеялись. Когда папины дружки стали названивать, их красиво отослали ко всем чертям – я ликовала. Это был первый Новый Год в моей жизни, который прошел так хорошо. Благодаря этому празднику отцовские дружки даже обиделись на него на некоторое время (неделя, не больше) и не ходили к нам.

В феврале случилась беда: умер мой дедушка. Я очень сильно его любила. Потому что он тоже очень сильно любил меня. Помню, сидела часто у него на коленях, ножками болтала, а он меня все спрашивал, люблю ли я деду, люблю ли я бабу, люблю ли я папу, кем хочу стать. Дед очень многое сделал для меня, за что я ему благодарна. Но он не смог воспитать достойного сына, и теперь у меня ничего нет.

Когда деда Митя умер, Седой сел на стул и стал громко рыдать. Я не знала, что мне делать. Я пошла в комнату, где жили мои бабушка и дедушка, и встала над трупом деды, стала его рассматривать. Бабушка сидела в углу в своем старом кресле и молча плакала. От тишины в их пропахшей старостью комнате мне стало страшно. И деда Митя, он был таким ужасным, пугал меня своим видом скрюченного трупа.

Отец вызвал скорую, милицию (может, тогда уже полицию), позвонил в первую очередь не своим бесполезным друзьям, а моей маме. Женщина, которую он избивал, унижал и ненавидел, приехала моментально, чтобы помочь ему в трудную минуту. С ней был Алеша. Они привезли денег, сколько было. Потом Алеша позвонил Вике, та пришла с Настей. Стали думать, что делать, как быть.

Денег на достойные похороны не было. Где их искать, никто не знал. Пятнадцать тысяч, которые привезла моя мама, недостаточная сумма для похорон, дураку ясно. Стали суетиться. Разумеется, в нашей семье не было никаких накоплений, ведь Седой обирал родителей до нитки. Он попытался позвонить друзьям. Сначала набрал Славу, в надежде, что тот отдаст ему долг: восемь тысяч, занятых год назад.

–Олег, ты что? Откуда у нас деньги? – тараторил в трубку этот козел. – Я соболезную тебе, но помочь нечем, честно. У самих холодильник пустой.

Потом папа позвонил Толстому, который, якобы, недавно разбогател на продаже машины своей матери.

–Не, братан, – оправдывался тот, – не могу помочь финансами. Если хочешь, приду, выпьем, поговорим. Поддержу без проблем. А денег нет. Принимай соболезнования.

Отец позвонил Тонкому, но тоже тщетно. Отец позвонил Грачевской, но там тоже могли оказать только моральную поддержку. Отец позвонил Иволгину, надеясь, что тот займет у богатых родителей, но и там помощи никакой.

Затем деньги стали искать Вика, Настя и моя мама. Как ни странно, но у них получилось лучше. Родители Вики заняли несколько тысяч, мама Насти выручила безвозмездно, так как у нее было правилом давать деньги на похороны; Алина заняла немного у соседей, которые, единственные из всех папиных друзей, и могли ему помочь; Алеша взял денег у бабушки. Худо-бедно набрали за день сумму, на которую можно было хоть как-то организовать похороны.

До самого вечера отца не оставляли девочки и мама. Алеша ушел к бабушке и ждал Алину там, чтоб не раздражать Седого, у которого и без того случилось такое горе. Около восьми часов, когда основные дела были улажены, все разошлись. Мы с папой остались в комнате вдвоем. За стеной тихо сидела бабушка, которая за день не съела и крошки, а в своей каморке еле слышно плакал дядя Витя.

Папа посчитал, что он не выдержит эту ночь наедине с собой, даже учитывая мое присутствие, поэтому позвонил друзьям. Идиот, как можно быть таким глупцом, чтобы звонить тем, кто в трудную минуту отказал. Настоящей помощью этот кретин считал не дела, а моральную поддержку. И к нему пришел Слава с женой, Толстый и Тонкий, Грачевские, Иволгин… Дома собрался шалман.

Знаете, как жалко мне тогда было бабушку, жену, потерявшую мужа, который был ее единственной отрадой на закате жизни? Знаете, как жалко мне было дядю Витю, умалишенного инвалида, эпилептика, который потерял отца? А себя, как жалко мне было себя…

Вика быстро узнала о бедламе, происходившем на нашей кухне, и пришла. Она окинула взглядом задымленную кухню, на которой было не протолкнуться, и остолбенела.

–Вик, Вик, – залепетал мой отец, – поддержать пришли. Садись и ты.