Среди Гвадатаи было распространено поверье: поколение, в котором не родится ни одного шамана станет последним поколением их народа. Случись так, это бы значило, что Бог из пещеры отвернулся от них.
Вождь племени недолюбливал шамана за то, что тот был полной его противоположностью; за то, что его урожденно почитали больше, несмотря на все старания вождя по обеспечению деревни, и за черную, гнилую и двуличную натуру, которую, сквозь лицемерную маску на лице колдуна, без труда смог бы разглядеть и несмышленый ребенок. Шаман вечно улыбался, и улыбка его была натянутой, холодной, лишенной эмоций, как улыбка огра - не подкреплена истинным переживанием, и внешностью он тоже во многом походил на огра, только крошечного и слабого. Изо рта колдуна воняло трясиной, даже когда не говорил, а уж его гнилые зубы не взял бы в качестве трофея на ожерелье ни один воин племени.
В тот единственный раз, когда шаман пошел на охоту вместе со всеми, вопреки мольбе других не совершать опрометчивых поступков, подвергая риску существование всего их замкнутого общества, и только если по собственной глупости, на него напал увечный леопард, доживавший последние дни. Будучи голодным, зверь ограничился одним укусом, выдрав кусок плоти из ноги. Да так и сдох в страшных муках, отравившись, - его бездыханное тело вскоре обнаружили в кустах подоспевшие на вопли раненого следопыты. С тех пор колдун хромал и избегал отходить далеко от пещеры, чего и до происшествия не делал без крайней на то нужды.
Увидев, что шаман решительно направляется к ним, охотники нахмурились пуще прежнего, а вождь, едва завидев его приближение, внутренне собрался с силами терпеть нежелательное присутствие рядом с собой. Ему вовсе не жалко было отдавать добычу сущности, которой никогда в глаза не видел - вождь, как и все Гвадатаи, почитал Бога из пещеры, считая того благодетелем - однако конкретно данного шамана ненавидел и презирал настолько сильно, насколько можно ненавидеть и презирать человека просто за то, что он существует и за то, какой есть от природы. Удостоив вождя и советника сухим кивком, а прочих мужчин так и вовсе не замечая, колдун принялся в своем обыкновении прохаживаться вдоль рядов носильщиков, с видом знатока осматривая туши, словно купец, прицениваясь к товару.
Из крупных млекопитающих среди добычи встречались ленивцы, муравьеды и кистеухие свиньи, несколько нерасторопных детенышей окапи (их взяли живьем) и тапиры; от пернатых - преимущественно туканы и попугаи (наземных видов птиц, вроде индейки, так глубоко в Лесу не водилось). Эта охота удалась: добытого мяса должно было хватить деревне на несколько месяцев безбедного существования. Если же охотиться слишком часто и неумеренно, звери непременно сменят место выпаса и тогда придется пересмотреть рацион. Настоящего голода и болезней Гвадатаи никогда не знали.
Шаман замер, остановившись посередине процессии, так и не достигнув ее конца. Еще прежде, чем увидеть, он учуял присутствие чужого по запаху, а также тем другим, присущим ему диапазоном чувств, доступных только избранным. Когда широкие ноздри приплюснутого носа втянули воздух, глаза колдуна затуманились еще сильнее. Подойдя к человеку вплотную, он принялся ощупывать его своими грязными и скользкими пальцами. Куда холоднее, чем руки обычных людей, они, судя по ощущениям, возникающим при касании, должны были принадлежать земноводному, но никак не представителю теплокровной расы.
Кропотливее прочих частей тела шаман подошел к изучению лица. Колдуна привлекло пятно энергии на челе больного, равных которому по чистоте сияния не встречал доселе. Это сияние смог бы увидеть только посвященный в таинство магии, подготовленный должным образом. Обладай такой подготовкой хоть кто-нибудь из отряда охотников, он бы ни в жизнь не подверг опасности племя, притащив чужака сюда, в деревню. Неизвестный, к тому же, отличался могучим духом и сильной волей, развитой десятилетиями упорных тренировок, нелегкой жизнью, а также многочисленными актами вхождения в контакт с потусторонним - духом и волей волшебника. Случись им встретиться на равных условиях - будь неизвестный в здравии и не связан - шаман бы ни за что не вступил в открытое противостояние с ним. В настоящий же момент бессознательный маг находился в странном состоянии транса, из которого, по всей видимости, не мог самостоятельно выйти, как бы застряв между двумя мирами: миром физическим и миром духов. Такое очень часто случалось с новичками в сфере внетелесных путешествий, но нередко и с опытными странниками, столкнувшимися по ту сторону с чем-то или кем-то сильнее себя и в результате потерявшими связь с телом. Сейчас абсолютно беспомощный и преисполненный энергии чужак представлялся колдуну идеальной кандидатурой в жертву Богу из пещеры.
Повернувшись к голове отряда, но не видя ее, шаман крикнул издалека, направляя свой взор примерно в то место, где по его расчетам стоял вождь:
- Я выбираю этого! - голос у шамана был осевшим, хриплым и невнятным, но громким и всегда с повелительными нотками. Когда начинал говорить, казалось будто за много лет до этого не проронил ни слова. Вождь услышал его и кивнул. Среди Гвадатаи, в том, что касается общения, превыше всего ценилась лаконичность - в этом они были схожи с большинством племен Палингерии. Но далеко не все шаманы выражались кратко: им, как духовным лидерам и знахарям, прощались многие странности, из числа порицаемых, а зачастую и откровенные преступления, которые рядовым членам общин никогда не сошли бы с рук вот так просто, по умолчанию.
В деревне охотников встретили тепло; ближе к вечеру, как и всегда после успешного возвращения добытчиков домой намечался праздник. Туши сложили на кучу по центру деревни, вокруг них тут же образовалась голосливая толпа, где каждый участник столпотворения стремился урвать кусок побольше. В то время, как вождь делил и раздавал мясо, двое крепких мужчин из охотников, отвязали чужака от жерди и перевязали по-иному, сведя руки и ноги за спиной. Один из них, затем, взвалил бесчувственное тело на плечо и вместе с шаманом они ненадолго вышли за пределы деревни.
Вход в тоннели был скорее норой или даже ямой, нежели пещерой, хотя условно все же мог считаться таковой. Никакой горы или возвышенности, куда бы углублялся тоннель, и в помине не было, - лишь отверстие в земле, прямо под ногами, которое так легко потерять среди зелени, цветов и гудящих насекомых-опылителей. Эта поляна - светлейшее место окрестностей, здесь деревья расступались и свет без препятствий достигал земли, - священное место Гвадатаи. Поляна располагалась прямо за домом вождя, но загороженная кустарниками и низкими деревьями, не была из деревни видна. Шагах в тридцати вперед от входа в пещеры начинался обрыв, в пятнадцати - на запад от края - гремел водопад. В наиболее дождливые из сезонов поток воды струился так сильно, что земля сотрясалась; сейчас ощущалась лишь легкая вибрация - слабое подобие, отголосок той дрожи. Снаружи, ближе к поверхности стены входа состояли из утрамбованной земли, ниже начиналась порода и там - во тьме и сырости - оно обитало.
Хижина шамана спряталась в тени. Как и Бог из пещеры, избранный им колдун не терпел тепла и сухости. Она каркасом состояла из трех длинных и толстых балок, в определенной точке своей длины, перекрещенных между собой. Поверх каркаса постелили мелкие ветки, а получившуюся конструкцию затем укрыли листвой, обеспечивая дополнительную защиту от дождя. Пожалуй, что только от дождя она и могла защитить поначалу, теперь же, когда листва пожелтела и частично опала, а изначально дрянная и хлипкая конструкция износилась и расшаталась еще больше, каждый ливень крыша текла так, что спрятавшись под кроной любого высокого дерева джунглей и то суше будешь, чем пережидая под ней.
