- Легко сказать: поставь на место... Как это сделать - научи.

- Неужто я на профессора похожа? - снова усмехнулась бабка. - Сама неучёная. Одно знаю: без любви, тепла, света и внимания душа чахнет и чахнет, и чахнет. Ну и на что она, чахоточная, годится? Ни помощница, ни защитница, и всего, как мышь, боится. А ты попробуй сделать для неё что-нибудь приятное, раскрой её...

Люба старательно запаривала бабкину траву в большом фарфоровом чайнике. Темно-желтый, почти янтарный настой она наливала в изящную серебряную чашечку и ставила на льняную салфетку - и то, и другое несколько лет пылилось на антресолях серванта. Да и перед кем было ставить красивую посуду? Гости в доме почти не бывали, а если кто и приходил, то обычно свои - соседи, родственники или сослуживцы, перед которыми Люба не очень-то старалась показать свою зажиточность. Ещё завидовать станут!

Чай из бабкиных трав Люба пила медленно, наслаждаясь его ароматом: казалось, что она сидит на небольшой полянке, окруженной молодыми березками, и вокруг неё ластятся-колышутся ромашки, синюхи, кипрей, и пахнет свежескошенным сеном, медом и чем-то волнующе волшебным, чему и названия-то не подберёшь - может, юностью?

Ничего необычного в этом напитке, казалось, не было - подумаешь, какие-то травки да листики, но уже через несколько дней Люба почувствовала, что и подниматься по утрам ей легче, и бодрее стала, и голова к вечеру не болит, и душа вроде как успокоилась. Но она никак не насмеливалась выполнить бабкин совет насчёт угощения для этой чуды-юды из подполья. Давно бы уж надо и картошки набрать, свеклы-морковки достать - суп не из чего варить, но лезть за овощами она не решалась. А вдруг опять эту самую суседку увидит? Жуть!

Но в тот вечер, возвращаясь с работы, Люба твёрдо для самой себя решила: придёт домой - сразу же откроет подпол, зажжет керосиновую лампу и спустится набрать картошки. Сразу ведра два наберёт, чтобы наподольше хватило. А то уже надоело питаться этой жидкой больничной кашкой да отварным минтаем. Совсем плохо стали кормить больных. Оно и понятно: денег на их содержание давали самый мизер, а врачам, медсёстрам да санитаркам зарплату вообще уже четвёртый месяц задерживали. Если бы не приработок на рынке, то совсем было б тяжело.

Люба всё чаще и чаще ловила себя на мысли, что живёт в такой стране, где жить никогда бы не согласилась, но вот Бог зачем-то её сюда поселил, да ещё сделал так, что если бы она и задумала отсюда уехать, то всё равно ничего бы не вышло: капитала не нажила, путного образования не получила, иностранных языков не знает, ну и кому она там, в прекрасном далеке, нужна? А вот Валечка, дочка, ещё бы, пожалуй, могла устроить свою судьбу. Какие её годы! Всего-то двадцатый год пошёл. Но она нигде не хотела учиться: поступила в техникум, где завалила экзамены за первый же семестр - ни бум-бум в голове; пошла в кулинарное училище, но и там не удержалась: выселили её из общежития, причём, в приказе написали: "За аморальное поведение". А в чём оно заключалось, ни директриса училища, ни комендантша общежития, ни даже однокурсницы объяснить Любе не пожелали, и на все расспросы, потупив глаза, твердили одно: " А это вы у своей дочери спросите".

Валечка, однако, смотрела на мать невинными глазами и застенчиво отвечала: " Не знаю, за что. Может, за то, что два знакомых парня пришли в гости в нашу комнату. Ну, с бутылкой, конечно. Пока они её распивали, я уснула, и что было - не знаю, просыпаюсь: шум, крик, комендантша меня по-всякому обзывает..."

После этого Валечка пошла на курсы секретарей-референтов. Люба, поднатужившись, заплатила за них пятьсот рублей. И не зря, потому что дочка всё-таки получила свидетельство и направление на работу в хорошую торговую фирму. Правда, проработала всего два дня, а на третий пришла к ней какая-то подружка, кажется, её Юлькой зовут, и предложила: "Давай, Валюха, отметим начало твоей трудовой биографии".

Куда и с кем они забурились после ресторана - этого Люба у дочки до сих пор так и не выпытала. Три дня новоиспеченная референтка не появлялась в фирме и её, конечно, уволили.

Юлька, чувствуя свою вину, предложила разнесчастной Валечке не тратить материнские деньги на поднаём комнатки у одинокой старушки, а поселиться вместе с ней в шикарном доме в центре города. Откуда у этой мокрощёлки были средства, чтобы снимать такую дорогую квартиру, это было покрыто мраком тайны. Впрочем, дочка недолго побыла приживалкой. Как-то приезжает на побывку домой и сообщает: " А я, мамочка, кажется, замуж выхожу. Его зовут Юра. Он меня старше на шесть лет, работает охранником в частной фирме, есть квартира, машина и дача. Мы уже вместе живём..."

Люба, как сумасшедшая, помчалась в Хабаровск, чтобы посмотреть на этого Юру с квартирой, машиной и дачей. Приехала, кажется, не вовремя: у молодых как раз гости были, дым коромыслом, музыка гремит, танцы-шманцы, звон бокалов. На Любу никто и внимания не обратил, а Валечка только и сказала: " Чего прискакала? Я же сказала: не приезжать, пока сами не позовём". Но будущий зятёк, к утру протрезвевший, отругал неласковую Валечку, сбегал за пивом, сам сжарил яичницу с ветчиной и, угощая Любу, признался: " Я вашу дочку люблю и никогда не обижу". Однако со свадьбой они что-то не спешили. Валечка нигде не работала, говорила, что без прописки никуда не берут. Но Люба по этому поводу уже не переживала. Главное, считала она, дочка встретила хорошего человека, а всё остальное как-нибудь образуется.

Подходя к дому, Люба заметила: на кухне горит свет. Неужели Санька взломал дверь? А может, уходя на работу, сама забыла выключить электричество? Или воришки залезли, а?

Встревоженная Люба потихоньку открыла калитку и, стараясь не скрипеть снегом, забралась на завалинку, чтобы посмотреть, что делается в кухне. В морозных узорах оконного стекла она нашла небольшую щелочку и с трудом разглядела силуэт женщины. Это была Валечка!

7.

В дверь кто-то постучал. Лариса взглянула на часы: половина десятого утра. По-хорошему уже давно полагалось бодрствовать, крутиться, например, у плиты, как другие добропорядочные семейные женщины. Но они с Александром вставали поздно. Куда торопиться-то? Это другие боятся опоздать на работу, за которую всё равно вовремя не платят. А они - пташки вольные, только раз в неделю обязаны прийти в центр трудоустройства - на отметку.