И сейчас, прихлебывая чай, обдумывал, как удобнее это сделать. Анисим чай почти не пил, поглядывал беспрерывно в окошко.

– Митька-то, сказывают, на работу сегодня не вышел? – спросил старик.

– Не вышел. Ему, стервецу, уши оборвать бы, – сказал Захар.

Ирина звякнула посудой, быстро встала из-за стола, отошла к печке. Анисим проводил ее краем глаза.

– Сказывают, на полустанок утром бегал он, – продолжал старик. – Недавно воротился, я в окно видел. Заболел, может?

– Больных у нас возят, – со злостью проговорил Захар.

– Ну да, ну да… – неизвестно к чему промолвил старик.

Захар отодвинул пустой стакан, поднял глаза на Ирину:

– Я вот что хотел, дочка… Мы с тобой об Варьке Морозовой как-то…

– Вы что, сговорились?! – крикнула Ирина. – Провалиться бы ей… Не буду я, ничего не буду…

И, схватив одежду, выбежала из дому.

– Ну да, ну да… – опять промолвил свое старик и неловко полез из-за стола.

…Через несколько минут Захар вышел на крыльцо, возле которого росло огромное дерево. По улице торопился куда-то Колесников. Увидев председателя, он остановился.

– А новость ты еще не слыхал? – спросил он. – Сегодня утром Варька… ушла к Егору!

– Как ушла? – переспросил Захар, чувствуя в душе облегчение.

– Известно как. Собрала платьишки в узел, да и перетащила к Егору в дом. Я как раз у Егора сидел. «Вот, говорит, пока матушки дома нету, а то не осмелюсь при ней. И чтоб, говорит, ты, Егор, не думал, что я с Митькой… – И заплакала. – С Митькой-то, говорит, отец меня силком заставлял…»

– Силком? – переспросил Большаков. – Это зачем же?

– А черт его знает! Может, женить на ней Митьку хотел. Вернутся – я расспрошу Егора поподробней.

– Куда же они уехали? – Захар подошел к кошеве.

– Да в сельсовет, регистрироваться. Едва Варька ввалилась, Егор, понимаешь, так и просиял. Не шутейно, знать, мучился мужик. И сразу ко мне: «Сходи к Фролу, попроси подводу, чтобы в сельсовет съездить…» А чего к Фролу! Я к Корнееву побежал…

– Ну?

– Твой заместитель распорядился, чтоб Сергеев машину дал…

…Колесников зашагал дальше по направлению к своей мастерской.

Захар сел в кошевку и в это время увидел Ирину. Она стояла за деревом, прижавшись к стволу. Глаза ее были красными, губы – чуть распухшими.

– Вот видишь, а ты плакала, – проговорил Захар.

– Теперь мне что, радоваться? – спросила она.

– Так слышала же…

– Ну и что же, что слышала?! Если бы все так легко и просто было! Ведь он… Как он-то мог… – Она на секунду умолкла. – Да и какое вам все до этого дело? Какое?!

И стремительно убежала в дом.

…Лошадь шла по улице шагом, и Захар не торопил ее. Он думал сейчас о Егоре, о Варваре Морозовой, о Митьке, об Ирине, о Зине. «Если бы так все легко и просто…» Да, нелегко. И непросто. Взять хоть бы этих троих – Зину, Митьку, Ирину. Уехала Зина из деревни, недоглядел. Можно, конечно, оправдаться – за всем не усмотришь. А должен, обязан. Сам-то перед собой он вину чувствовал за Зину постоянно.

Несмотря на все разговоры и пересуды, Захар был, кажется, уверен, кто виновен в несчастье Зины. «Как же так, Дмитрий?» – попробовал он однажды поговорить с Кургановым. «О чем это вы?» – удивился Митька. Удивился слишком старательно, заранее приготовившись гордо оскорбиться подозрением… «О Зине я Никулиной», – все же сказал Захар. И Митька действительно оскорбился, тряхнул чубом: «Я даже и разговаривать не буду… чтоб не мараться об эту грязь. И тебя, дядя Захар, не марать».

Вон как ответил Митька. И пошел, понес свой чуб. «Ну, гляди, Дмитрий, шутки шутишь с жизнью, отплатит она когда-нибудь тебе, за все отвесит сполна, – предупредил он Митьку. – А правду я все равно раскопаю. И тогда уж не обессудь…» Да что ему, так и унес свой чуб.

О Зине Захар за повседневными своими делами не забывал. Ощущение вины перед девушкой точило и точило его временами. Бывая в Озерках, он не упускал случая повидать Зину, заходил в редакцию. Однако она явно тяготилась этими встречами, принималась за вычитку газетных статей, всем видом показывая, что очень занята.

Пытался он и напрямик узнать правду. Однажды, зайдя в корректорскую, сказал:

– А зря ты, Зина, так ведешь себя со мной. Я что хочу? Мне надо знать, кто с тобой так… кто отец ребенка. Ведь кто-то из наших, из колхозных. Я бы его, подлеца, скрутил…

– Чего вы пристали ко мне? – заплакала девушка, уронив голову на стол. – Какое вам дело до… всего? Скрутить можно… И можно, скрученного, под мои ноги положить. Да мне-то зачем он такой?

– Тяжело ведь тебе, Зина, с ребенком, – мягче сказал Захар. – Мы бы хоть алименты с того взыскивали… Сам бы, милок, без всякого суда, выплачивал.

– Не надо мне ничего… И никого. И уходите! – еще сильнее зарыдала она. – Неужели вы не видите, что мне еще тяжелее, когда вы приходите…

Да, нелегко и непросто, размышлял далее Захар. И Зине, и Егору с Варькой, и Фролу с Клавдией. И вот Ирине теперь. Одному Митьке вроде легко пока, все для него просто…

Но, как бы там ни было, Егору с Варькой должно быть теперь легче. И горе Иринки должно улечься со временем. Не такая девчушка, чтоб могла обмануться Митькой. Придет время – и кто-нибудь развеет ее горе. Как это недавно пели девушки в клубе на концерте? «Где-то счастье, словно утро, занимается, где-то ждет меня любовь моя…» И дождется. Займется счастье, разгорится. Но вот что же будет все-таки с Зиной?

В тот раз, когда она прогнала его из редакции, он, уходя, сказал:

– Я ведь знаю, Зина, что Митька отец твоему ребенку.

– Нет! Не-ет!! – закричала она, отрывая от стола мокрое лицо.

– А я говорю – Митька! – жестко промолвил Захар. – Непонятно мне только одно: почему ты скрываешь это? Почему оберегаешь его? Ведь пойми – без твоего слова я ничего не могу… не имею права сделать с ним. Любишь ты его, что ли?

Зина ничего на это не ответила, только уронила голову на стол. Острые, худые ее плечики тряслись. Затем она встала и стремительно выбежала из редакции.

«Любит», – понял Захар. И, уезжая тогда из Озерков, всю дорогу размышлял… Странная, однако, это штуковина – любовь. По-всякому ее понимают люди, по-всякому она заставляет их поступать…

Долгое время эти мысли бродили потом в голове Захара. Сперва он удивлялся даже: вот еще, была нужда философствовать по этому поводу! Потом понял: «нужда»-то как раз была – все та же Зинка с ее нелегкой судьбой. Забрезжило неясно в голове: помочь Зинке, видимо, можно только с помощью ее же чувства к Митьке. Не зря, выходит, она так ведет себя. Она уж ничего хорошего не ждет, но бессознательно бережет в себе эту последнюю надежду, бессознательно держится за нее. И, кажется, чем ей тяжелее, тем она держится за нее крепче…

Все это, может быть, и хорошо, думал далее Захар, но ведь держись не держись, главное-то – Митька. Как ему-то, подлецу, мозги выправить? Этого Захар долгое время не знал. И только вот в последние дни, когда заговорили по деревне во весь голос об отношениях Фрола с Клашкой, у Захара неожиданно мелькнуло: а ведь можно, однако, попытаться помочь всем разом – и Зинке с Митькой, и Клавдии с Фролом. А главную помощь всем, а прежде всего самому себе, окажет… Фрол!

Кошевка остановилась уже возле колхозной конторы. Большаков очнулся, услышав:

– Заснул, что ли? – Фрол Курганов стоял, покуривая, у крыльца.

– А-а, рыцарь… – вскинул на него глаза Захар. – Легок на помине. Здравствуй.

– Кто-кто?! – на приветствие он не ответил.

– Эй, мужики! – крикнул Большаков толкущимся на улице ребятам. – Отведите лошадь на конный двор.

– Сам отведу… – Фрол взялся было за вожжи.

Но Захар тихонько отстранил Курганова.

– Зайдем в контору. Дело есть.

В кошевку навалилась куча галдящих ребятишек. Большаков поднялся на крыльцо конторы. Курганов остался стоять на снегу. И Захар не был уверен, пойдет ли Фрол следом за ним.

Председатель разделся, похлопал руками теплые бока печки, сел за свой стол. Фрола не было.