- Садитесь, - повторил он чуть громче.

Зал продолжал стоять.

Молча стояли и десятки тысяч бакинцев возле тех репродукторов, которые установили в городе, чтобы транслировать судебное заседание - ко всеобщему сведению.

- Прошу садиться, - в третий раз произнес судья, и снова зал не шелохнулся.

И тогда Багиров - в своей обычной "сталинке", чуть осунувшийся, но улыбчивый, - чуть поднял руки и сказал по-азербайджански:

- Отр...

Это значит - "садитесь".

И зал, словно бы протянувшись к нему влюбленными глазами, выполнил его просьбу.

Первый день процесса был проигран прокурором; Багиров безучастно слушал слова обвинительного заключения, кому-то из сидевших в зале дружески кивал, кого-то, чуть хмурясь, старался вспомнить; все происходившее, казалось, не имело к нему никакого отношения.

Лишь на второй день, когда стали вызывать свидетелей обвинения - в основном женщин, подвергшихся пыткам и насилиям, чтобы сломать их мужей, ветеранов ленинской партии, - когда эти несчастные, сломанные, давно уже потерявшие себя, глухо рассказывали о том ужасе, что им пришлось пережить, настроение сломалось, в зале начались истерики.

Багиров скукожился, хрустел пальцами, кусал губы; в последнем слове, когда увидел, что в глазах тех, кто еще три дня назад продолжал боготворить его, загорелась ненависть, прошептал:

- Меня не расстреливать надо - а четвертовать... В камере, накануне расстрела, сказал прокурору:

- Самой страшное заключается в том, что я совершенно не помнил тех эпизодов, что рассказывали несчастные... Я забыл, понимаете? Как забывают дело, выполненное после получения приказа, который, как известно, обсуждению не подлежит... Поверьте, я не помню ни одну из этих женщин, ни одну... Нет мне прощения, какое счастье, что ухожу из жизни, спасибо вам.

...Меркулова расстреляли в один день с Берия; интеллектуал, он вместе со своим соавтором (тоже покойным) написал в июле сорок первого года пьесу "Инженер Сергеев"; поставили в филиале Малого, гнали день и ночь; "товарищ Всеволод Рокк" - таков был его псевдоним - приезжал на репетиции вымотанный до крайности; надо было "закрывать" дело командармов Алксниса, Мерецкова, дважды Героя Советского Союза Смушкевича, Рычагова, Штерна; здесь, в театре, отдыхал, расслаблялся, получал "зарядку" творчеством замечательных мастеров русской сцены: героем его пьесы был беспартийный патриот, старый русский интеллигент, начавший борьбу против нацистов, актерам понравился образ, работали самозабвенно.

Мягкий и тактичный, Меркулов советы давал ненавязчиво, интересовался, какие реплики неудобны актерам, здесь же, в зале, вносил поправки золотым пером тяжелого "Монблана".

После возвращения в кабинет чувствовал себя помолодевшим: с арестованными, которые пытались отрицать вину, работалось легче; вида пыток он не переносил; когда начинали работать специалисты, уходил из камеры; легче всего ему давалась эмоциональная часть, заключительная, когда изувеченного человека надо было приободрить, вдохнуть в него веру, доказать, что признание вины - долг коммуниста, патриота Родины, ведущей борьбу с кровавым агрессором...

Евгения Думбадзе - когда он эмигрировал, поняв, что такое Берия, - убили по приказу давнего "друга и брата" в Париже; а ведь сидели за одной партой в бакинском "Техникуме" - так тогда называли Высшую школу механики и конструкций, - вместе читали Маркса и Ленина; запрещенную литературу приносил Всеволод Меркулов: "Надо учиться владеть толпой; теория даст нам силу, чтобы повести за собой сирых и слабых, нуждающихся в Мессии..."

Лаврентий Берия, присланный на учебу в Баку сухумским меценатом Еркомишвили, держал запрещенную литературу в своей комнате - хватало на то, чтобы жить отдельно, благодетель помогал щедро. Один из старших друзей Берия, безымянный и незаметный, постоянно засиживался за полночь, читая Ленина, Маркса, Жордания, Троцкого, - дядя Авель Енукидзе, подвижник Революции, давал Берия самые интересные брошюры на грузинском языке.

Старший товарищ Берия был сотрудником охранки; используя эту дружбу, жандармы знали все, что происходит в "Техникуме".

Порою "товарищ" подбрасывал юноше деньги: "Лаврентий, запомни - революция против пуританства; ее спутники - поэзия и любовь; потом отдашь червонец, не думай об этом, пустяки, станешь архитектором - озолотишься..."

После Февральской революции, не став сдавать выпускные экзамены, видимо, опасаясь, что разоблачение "старшего товарища" (дурак не поймет, что дружил с осведомителем) может ударить и по нему, Берия сообщает друзьям, что добровольно уходит в армию: вести "пропаганду среди солдат". Он доехал до Ясс, но вернулся в Баку вскоре после победы Октября, когда меньшевики в Грузии провозгласили Республику, а во главе ее стал приятель Сталина - Чхеидзе.

- Я должен внедриться в их партию, - сказал Берия Серго Орджоникидзе, прибывшему тогда в Баку. - Я знаю, как бороться с врагами изнутри.

И он получил санкцию на вступление в меньшевистскую партию - чем больше версий и слухов, тем затаеннее правда...

...В Тбилиси он расчетливо подставился - намеренно засветил себя, выдавая за агитатора, - и был посажен в тюрьму как большевик.

Это снимало с него все подозрения, которые могли возникнуть в Баку, если бы кто-то всерьез занялся материалами охранки; не занялись; это дело профессуры, ученых, а их тогда отринули; впрочем, те и сами отнюдь не стремились сотрудничать с Лениным, Троцким, Каменевым, Зиновьевым и Луначарским.

За его освобождение боролись - "юноша рискует жизнью"; был депортирован из Грузии, в Баку встретили как героя.

Именно в то время к нему примкнули новые друзья - Гоглидзе, братья Кобуловы, Деканозов. С ними он прошел жизнь, с ними его вели на расстрел, который наблюдал Конев: маршал получил эту привилегию потому, что именно в кабинете Берия был убит его учитель - Блюхер.

Когда в Баку вступили англичане, Меркулова, Багирова и Гоглидзе посадили были достаточно активны в своей революционной позиции; перестукивались в камерах Баиловской тюрьмы, искали, где "лидер", Лаврентий.

А Лаврентий спокойно пришел в "Техникум" и приступил к сдаче экзаменов на звание "архитектора" - оккупанты его не тронули, потому что списки на аресты составляли бывшие офицеры охраны...

Перед тем как в Баку вошла Красная Армия во главе с Кировым и Орджоникидзе, архивы спалили; в тот же день Берия сформировал первое Бюро комсомола Азербайджана: Багиров, Думбадзе, старший Кобулов и Деканозов.

(Именно Деканозов был послом Сталина в Берлине; имел встречи с фюрером, Розенбергом, Герингом, Риббентропом и Гессом; всячески крепил "дружество" между "двумя великими народами и идеологиями"; был первым, кто сообщил Гессу, что на партконференции ВКП(б) из состава ЦК выведены Жемчужина и Литвинов "мы сближаемся и в национальном вопросе; дайте время, у нас не будет принципиальных разногласий".

Когда его вели на расстрел, плакал и терял сознание, молил о пощаде.

Генерал Павел Мешик, которого казнили вместе с ним, плюнул себе под ноги:

- Говно, не позорься!

И - запел "Интернационал". Не все враги - тряпки, умереть достойно нелегкая штука.)

...Как только Советская власть пришла в Грузию, туда срочно прибыл Сталин; отправился в депо, к рабочим, которые, он был убежден, поддержат его; обратился по-русски; рабочие закричали:

- Говори на нашем языке, ты ж грузин!

- Я говорю на языке русской революции! - отрезал Сталин.

Дружеского собеседования не получилось; Сталин был раздосадован; ночью шестого июля двадцать первого года в ЦК был организован банкет; Буду Мдивани, как герой борьбы против меньшевиков, предложил, чтобы Сталин стал тамадой. Первым зааплодировал Берия, сопровождавший его повсюду.

Сталин словно бы не заметил этого, однако вскоре прислал шифровку из Москвы, предлагая назначить Лаврентия Берия председателем ЧК Грузии.

Серго ответил:

- Рано еще... Пусть поработает в Азербайджане.