Симоняк не скрыл, что командующий фронтом думает поставить Щеглова начальником штаба корпуса.
- Я нисколько не против. Да по характеру вижу, вы, Афанасий Федорович, не штабист, а прирожденный командир. В артиллерийском полку у вас хорошо получалось. И в лыжном не хуже. Немцы, говорят, за вашу голову дорого обещали.
Генерал был осведомлен - и о противотанковом полку, и о рейдах ленинградских лыжников по вражеским тылам. Перед тем как Щеглова назначили командиром лыжного полка, его вызвали в Смольный. Жданов, разговаривая с ним, вдруг опросил, не боится ли Щеглов смерти.
- В тридцать лет умирать не хотелось бы.
- А если потребуется?
- Чего загадывать! Убьют, и всё...
Лыжники провели всю зиму в тылу врага. Нападали на немецкие гарнизоны, подрывали мосты, резали связь.
Предложение Симоняка пришлось Афанасию Федоровичу по душе, он согласился. А комкор умел добиваться того, что считал полезным для дела. Он и начальник политотдела А. И. Игнатьев убедили Говорова и Жданова. Щеглов стал командовать дивизией, начальником штаба корпуса назначили Трусова, а вместо него в дивизию перевели молодого энергичного подполковника Аркадия Дмитриевича Голубева.
В дивизии Афанасия Федоровича приняли хорошо. Летние бои сорок третьего года под Синявином показали, что полковник - умный и смелый командир. Ко двору пришелся и новый начальник штаба, во всем точный и пунктуальный. Отличный дуэт, - говорили о комдиве и начальнике штаба.
...Поздний январский рассвет застал офицеров-гвардейцев в передней траншее. В мирные дни ученые-астрономы вели на этих высотах наблюдение за небом, изучали далекие звезды, манящие своей неизвестностью лунные кратеры, каналы на Марсе. Теперь здесь были люди в белых маскировочных халатах, они всматривались не в небо, а в расстилавшиеся на много километров заснеженные равнины. Недавний снегопад сравнял рытвины и воронки, закрыл раны земли, и она лежала тихая, спокойная, как бы уснув после страданий. Но то было обманчивое спокойствие. Лицом к лицу стояли здесь разделенные неширокой нейтральной полосой солдаты двух армий - нашей 42-й и нескольких дивизий 18-й немецкой.
На безжизненной как будто равнине глаза офицеров различали бугорки дзотов и их черные амбразуры, дымки, курящиеся над землянками, частоколы проволочных заграждений... В штабе по карте командиры основательно изучили передний край немцев, позиции их 170-й пехотной дивизии, с которой год назад воевали на Неве. Но карта, даже самая точная, не заменит живого знакомства с местностью.
- Здесь и будем наступать, - проговорил комдив, показывая полосу прорыва. - Чуть-чуть левее, видите, полковник, ваш Самовар?
- Наш, - усмехнулся Кожевников. - Только его на подносе не подадут.
Под названием Самовар на штабной карте была закодирована Виттоловская высота, господствовавшая на первом рубеже немецкой обороны под Пулковом. Трехкилометровый путь к ней лежал через минное поле, пять линий траншей, противотанковый ров и проволочные заграждения. Начиненная дзотами и бетонированными огневыми, точками, эта высота была настоящей крепостью.
- Как решим, товарищ полковник? Кого за Самоваром пошлем, чтоб не обжегся?
- Зверева, - ответил Кожевников после минутного раздумья.
Щеглов помнил майора Зверева по Красному Бору, видел его в деле летом на синявинских торфяниках. Энергичный, напористый офицер.
- Что ж, этот сможет.
Здесь, на месте, Афанасий Федорович договаривался с командирами полков о деталях предстоящей операции.
Когда офицеры покидали Пулковскую высоту, немцы усилили обстрел наших позиций. Они вели огонь и по окутанному морозной синевой Ленинграду. Снаряды с глухим воем проносились над головой. Они рвались где-то на Международном проспекте и в центральных районах города. Это стало обыденным за годы осады и всё-таки отзывалось щемящей болью в сердце. Скоро ли смогут ленинградцы без опаски ходить по улицам, спокойно работать на заводах и фабриках, отдыхать в ночные часы?
- Теперь уж недолго! - вырвалось у Щеглова, и офицеры поняли, о чем он думает.
Усаживаясь в машину, комдив сказал:
- Вы по домам, а я - к генералу.
2
Штаб 30-го гвардейского корпуса стоял в Колтушах. Этот тихий пригородный поселок, летом утопающий в зелени, когда-то облюбовал для лабораторий своего института великий русский физиолог Иван Петрович Павлов. Теперь в пустовавших помещениях научного городка разместились штабные службы.
Генерал Симоняк жил в небольшом домике, запрятавшемся среди берез.
Адъютант провел Щеглова к генералу.
За столом, на котором лежала испещренная синими и красными знаками карта, сидел начальник штаба Трусов. Симоняк не спеша вышагивал по комнате в расстегнутом кителе.
- Вы, разумеется, и на это способны, - ворчал он, морща крутой лоб, над которым чернели густые, коротко остриженные волосы. - Чем же я вам отвечу?
Пригласив Щеглова к столу, генерал объяснил:
- Пулковский бой разыгрываем. Изворотливый попался противник! - Он кивнул головой на начальника штаба, выступавшего в роли командира 170-й немецкой пехотной дивизии.
- Хитрее настоящего, - усмехнулся Щеглов.
- Как знать! - произнес Симоняк. - Того тоже дурачком не следует считать.
Под ногами генерала снова заскрипели половицы. Он обдумывал, как лучше ответить на ход противника.
Еще во время подготовки к прорыву блокады, когда Говоров несколько раз учинял допрос с пристрастием ему и другим командирам, ставя самые неожиданные вводные, Симоняк понял, как важно так вот заранее проработать операцию, обдумать возможные действия противника, проанализировать все данные. Нельзя рассчитывать, что в бою, на месте будет виднее и обстановка сама подскажет правильное решение. Полагаться на потом - значит идти в дорогу с завязанными глазами, с надеждой только на спасительное авось.
К боям в корпусе готовились все. Солдаты днем, а часто и ночью учились по-гвардейски, стремительно наступать, сделав, как любил говорить Симоняк, вдох при начале атаки, а выдох уже в глубине вражеской обороны. Они учились идти вперед, прижимаясь к разрывам своих снарядов, блокировать и подрывать доты, вести ближний и рукопашный бой. Старое дело для ветеранов и новое - для тех, кто пополнил гвардейские дивизии. А новичков было немало. С пополнением приходили люди из разных мест - ленинградцы, сибиряки, москвичи и волжане. И люди это были разные - одни открытые, другие замкнутые, одни отчаянно смелые, другие робевшие от выстрела, даже не вражеского, а своего на учебном артиллерийском полигоне. Но их всех следовало, как сказал; Трусов, привести к общему знаменателю, настроить на одну - гвардейскую волну. Командиры рот, батальонов, и полков выводили солдат на местность, схожую с той, на которой им предстояло наступать. Учили людей и сами учились продалбливать, прогрызать вражескую оборону на всю глубину.
Немцы называли свою оборону под Ленинградом несокрушимым Северным валом. Это не было пустым бахвальством. Два года подряд они, словно кроты, рылись в земле, совершенствовали свои укрепления: шпиговали поля взрывчаткой и бетоном, отрыли по четыре, а на некоторых участках даже по восемь линий траншей, построили на каждый километр фронта по десять - двенадцать деревоземляных и железобетонных сооружений и бронеколпаков, обнесли всё это колючей проволокой. Много артиллерии подтянул под Ленинград неприятель - и легких полевых пушек, и тяжелых орудий, осадных, большого калибра, из которых вел огонь по домам города, по его улицам и площадям. Сорок девять стволов имели немцы на километр фронта. Их пулеметы и автоматы могли создать такую густую завесу огня, сквозь которую, казалось, не пройти ни одному живому существу, - зайцу не пробежать и птице не пролететь.
Вражеские укрепления тугим полукольцом огибали город. Местами передний край проходил на ленинградских окраинах. Второй рубеж обороны противника шел по гряде Дудергофских высот. Наступление на такую оборону и разыгрывал сейчас со своим начальником штаба Симоняк.
