Талый снег расползался под ногами, и на тропе, по которой шагали Симоняк и Щеглов, проступала вода.
- Сюда, - показал полковник на неглубокий овражек, где над врезавшейся в покатый откос землянкой трепыхался белый лоскут с красным крестом, - страшно пить хочется. А тут наверняка чай найдется.
- Может, что и покрепче, - усмехнулся Симоняк. У входа в землянку молоденькая сестричка отчитывала рослого парня с рукой на перевязи:
- И чего тебе не лежится? Придет машина - отправим...
- Не о машине тоскую, - оправдывался раненый. - Лежать невмоготу.
- Так его, Клава, - вмешался Щеглов. - Дисциплинку держи.
- Здравия желаю, товарищ полковник.
- Чайком побалуешь? - спросил Щеглов.
- Конечно, можно.
Клава нырнула в землянку и вскоре вынесла громадный чайник.
Потягивая горячий, круто заваренный чай из обжигающей губы алюминиевой кружки, Щеглов спросил:
- Где твой Ромео?
Клава как-то сразу сникла:
- Да разве вы не знаете? Тяжело ранен Петя. Там, на Неве. Два месяца как в госпитале.
- Поправляется?
- Что-то больно медленно.
- Ну, не горюй. Кости целы, мясо нарастет. Опять скоро вместе будете.
Поблагодарив за чай, генерал и полковник пошагали дальше, к командному пункту 45-й гвардейской дивизии.
- Славная дивчина, - сказал Щеглов и, не ожидая расспросов, стал рассказывать.
Попала Клава в стрелковый полк из Кронштадта с пополнением моряков. С гордостью носила она полосатую тельняшку. Казалось, и сердце свое отдаст какому-нибудь флотскому орлу, но полюбила пехотинца, застенчивого полкового врача, только расставшегося со студенческой скамьей. Клаву пытались отговаривать: на войне, мол, не до любви, да и молода еще очень. Гляди, как бы в восемнадцать лет тебе вдовой не остаться.
Не действовали эти увещевания на Клаву. Решили разобрать ее в комсомольском порядке. И постановили на собрании просить командира полка перевести медицинскую сестру Первову в медсанбат.
Как только кончилось собрание, Клава сказала своему избраннику Петру Гультяеву:
Пойдем к батьке. Пускай рассудит.
Полковой врач и медицинская сестра пришли к командиру дивизии.
Первой заговорила бойкая Клава:
Можно на войне любить, товарищ генерал?
А что любить?
Не что, а кого... Вот его.
Его? Врач он хороший, офицер храбрый. Помню, на Ивановском пятачке он смело воевал, и под Московской Дубровкой тоже.
А мне вот запрещают любить...
А ты чего молчишь, доктор?
Она всё правильно говорит, товарищ генерал. Грозят ее из полка убрать и на этом считать нашу любовь исчерпанной.
А вы всё взвесили, друзья? Тебе - двадцать два, а она еще моложе. Война ведь сурова, всякое может случиться...
Только смерть и может разлучить нас, - горячо произнесла Клава.
Коль всё у .вас твердо решено, то быть по-вашему Благословляю. Хотите, вот в свою книгу запишу, а там будет поспокойнее, в загсе свой союз оформите.
Комдив достал из столика три зеленоватых стаканчика, налил вина:
Ну, чокнемся, молодожены. Пусть ваш союз будет крепким, как наша гвардия.
После этого Клаву уже не прорабатывали. А молодая чета вызывала у всех, кто с ней встречался, самое доброе к себе отношение.
- Чего только в жизни не бывает, - неопределенно заметил Симоняк. - Кого война разлучает, а кого вот так столкнет, спаяет накрепко.
Симоняк и Щеглов порядком устали. Они побывали в дивизии Путилова, в бригаде Потехина, у танкистов, координировали действия ударной группировки армии. Перед ней ставилась задача прорвать оборонительный рубеж на реке Тосне, наступать на Никольское, Ульяновку и затем повернуть к Синявину на соединение с войсками армий - 2-й ударной и 67-й.
63-я гвардейская дивизия также входила в состав ударной группировки. Ее полки, передав свои позиции в Красном Бору артиллерийско-пулеметному батальону, передвинулись на два-три километра левее.
Новый удар не достиг цели. Немцы подтянули в этот район много войск, у них было численное превосходство. Они нередко сами контратаковали. Едва не случилась серьезная беда с 270-м полком. Гитлеровцы прорвались к его штабу, их танк подошел к самому блиндажу, где находилось полковое знамя. Замполит Чудинов и капитан Константин Гаврушко, начальник штаба, увидев это, пошли на крайнюю меру.
- Вызывай огонь! - приказал Гаврушко своему помощнику Завьялову.
Командир артиллерийского полка Михаил Васильевич Шошин не сразу понял, чего требует капитан Завьялов.
- Вы не ошиблись? - переспросил он. - Повторите координаты... Это же...
- Другого выхода нет. Торопитесь.
Через несколько минут артиллерийский дивизион открыл огонь. Корректировал Завьялов. Батарейцы били по штабу, окруженному фашистами.
Командир полка Афанасьев, узнав, какой опасности подвергается штаб, двинулся с автоматчиками на выручку. На окраине деревни Чернышеве Афанасьева ранило. Он остался в строю, руководил боем.
Автоматчики, поддержанные танками, разогнали фашистов. Полковое знамя не попало в руки врага. После боя Симоняк говорил с Афанасьевым. Тот и не заикнулся о ране.
- Какова дальнейшая задача? - спрашивал он.
- Пока держать оборону.
Сам Симоняк считал, что пора ставить точку. И сегодняшний поход со Щегловым еще больше утвердил его в этом убеждении. Левое крыло армии не имеет достаточных сил и средств, чтоб сломить сопротивление противника, а действия наших войск еще осложнила распутица. Ртутный столбик резко прыгнул вверх, снег начал таять, зимние дороги на болотах превращались в вязкое месиво. Как ни нажимай на командиров дивизий и полков, - выше головы не прыгнут, через реку Тосну не перескочат.
- Дело табак, - говорил Щеглов. - Придется Свиридову и Романову отрабатывать стойку смирно в кабинете Военного совета фронта. Не везет Владимиру Петровичу. Хороший он человек, культурный генерал, а вот...
- Что вот?
- На других фронтах крупные города берут, а здесь через Теткин ручеек не перебраться, к деревушке Поркузи ключей не подобрать. Это, кстати, не мои слова, в дивизиях говорят.
- Говорят те, которые дальше своего носа не видят.
Симоняк недовольно засопел. Эх, не перевелись еще доморощенные стратеги.
Дела 55-й армии скромные, негромкие. Красный Бор, несколько соседних селений... Об их освобождении ни строчкой не обмолвилось Совинформбюро. Но разве красноборская операция не сыграла своей роли? Немцам пришлось перебросить сюда еще шесть дивизий, и это облегчило наступление наших войск в районе Синявина. По данным фронтовой оперсводки, выровнен фронт приладожского коридора, занято несколько сильных вражеских опорных пунктов.
- Стой! Кто идет?
Адъютант Симоняка шагнул вперед, назвал пароль. Генерал и полковник подошли к штабу 342-го полка. Хладнокровный Кожевников на этот раз был сам не свой.
- Какая муха тебя укусила, Яков Иванович? - спросил командир дивизии.
- Зверев пропал.
Он сказал это с такой горечью, что чувствовалось - очень дорог ему молодой комбат.
- Вас вызывают, товарищ полковник, - доложил телефонист, - Челухов.
Кожевников схватил трубку. Замполит сообщал, что из экипажа танка приполз израненный радист. Зверев жив. Отправили ему на выручку танк и автоматчиков, но танк не дошел - подбили.
- Еще направь, да живее. Не жди, пока я приду...
- Мастер ты распекать, Яков Иванович, - заметил комдив.
- С ними по-другому нельзя. Вот они у меня где, - оправдывался комполка, показывая на широченную грудь.
- Нас ждут, Николай Павлович, - напомнил Щеглов.
- И поговорить не дает начальство, - усмехнулся Симоняк. - Выручайте Зверева. И дайте мне знать. Парень он славный, есть за что любить.
Кожевников позвонил под утро. Симоняк еще не ложился спать. Долго был в штабе армии. Там он откровенно высказал свое мнение - продолжать наступление нет смысла. Кроме больших потерь, это ничего не даст. Свиридов и Романов сказали: Надо подумать. Может, и верно, вспомнили о стойке смирно? Голос у Кожевникова был веселый.
