* * *
В ночь с четверга на пятницу туман начал рассеиваться, и я, проснувшись ранним утром, был здоров, бодр и голоден как волк. На завтрак съел огромную тарелку спагетти с кетчупом. Ну, как бы тарелку. Я ел прямо из кастрюли, сидя на матрасе.
Пока я болел, меня мучила мысль о том, что поезд в Копенгаген, на котором надо ехать на чемпионат, отправляется в пятницу во второй половине дня. И теперь, несмотря ни на что, я чувствовал, что смогу поехать. Позавтракав, убрав матрас и сполоснувшись в тазу, я сел за письменный стол и взялся за реквизит, но понял, что это бессмысленно. Еще несколько часов упражнений ничего бы не принесли, кроме лишнего беспокойства, и я предпочел не оставаться дома. Теперь, когда болезнь отступила, я снова мог чувствовать давление. Оно выросло, и череп будто медленно заключали в свинцовый шлем.
Так продолжаться не могло.
В худшем случае я мог лишиться своих сбережений и оставить арендодателям их девять тысяч крон, не пользуясь домом. Уехать обратно в Блакеберг. Это были мрачные перспективы, и я предпочел о них пока не думать. Сначала Копенгаген. Я забронировал билет на поезд, который отходил в 16:21, поэтому у меня было достаточно времени, чтобы собраться.
Я начал с того, что бережно упаковал реквизит для фокусов. Коврик для микромагии, должным образом растасованную колоду карт, четыре монеты по полдоллара в сопутствующей обертке, кошелечек, огромную монету и игрушечный лазерный пистолет, который я использовал вместо волшебной палочки. Еще сценический костюм. Рубашку, жилет, черные брюки и галстук-бабочку.
Проблема была с нижним бельем. У меня не было ничего чистого – ни носков, ни трусов, ни футболок. В глубине шкафа я обнаружил пару старых застиранных трусов и положил их в сумку. Потом достал их обратно и бросил в корзину для бумаг. Перед отъездом еще оставалось время на краж-тур по магазину «Оленс». Чтобы стащить все необходимое, сходить домой, упаковать и поехать на чемпионат, благоухая чистой одеждой.
Перед тем как уйти, я пролистал свой блокнот и обнаружил, что во время болезни написал о том, как подарил ребенку игрушечную собачку. Как я уже рассказывал раньше, текст был неразборчивым и беспорядочным, но назойливо требовал продолжения. Я приближался к настоящему кошмару и даже не был уверен, что смогу написать об этом.
Я положил блокнот и ручку в полиэтиленовый пакет – туда я также хотел сложить вещи, которыми я собирался вскоре разжиться, и пошел есть второй, более привычный завтрак. Я долго сидел в кафе в башне Кунгстурнет, мой кофе тем временем остывал, но я закончил писать только тогда, когда добрался до места, которое по-настоящему причиняло мне боль.
* * *
Ребенок мурлыкал «Со мною всегда небеса», гладил и крепко прижимал к себе собачку. Мальчик сидел напротив него и все больше наполнялся равнодушием. Он чувствовал живой интерес, когда подходил к шалашу. А теперь его совсем не осталось.
Было совсем неинтересно иметь домашнее животное, которое ничего не знает, неинтересно иметь шалаш. В школе было ужасно, а дома скучно. Ему было двенадцать лет, и никогда раньше он не думал о своей жизни как о чем-то целостном, но теперь, когда он об этом подумал, то понял: в его жизни одно дерьмо. Он еще больше согнул шею и опустил голову вниз, когда представил себе, как бредет сквозь дни, тяжелые, как черная трясина.
Внезапно он встрепенулся. Сколько бы с ним ни случалось дерьма, мальчик никогда не размышлял таким образом. Неужели ребенок заставил его так думать? Если это и было так, то, похоже, только на бессознательном уровне. Ребенок мурлыкал песенку и гладил собачку. Наверное, это происходило автоматически, потому что магнит, он и есть магнит.
Это не играло никакой роли. Мальчику не удавалось отделаться от картин, которые вставали перед его внутренним взором, и шея снова согнулась. То, что творилось в школе, страх, который преследовал его каждую минуту, омерзение, которое он чувствовал, когда возвращался домой, и пустота на улицах Блакеберга, где у него не было ни одного приятеля, чтобы вместе ходить домой. Он был неудачником, никчемной жертвой травли, его никто не любил. В этом и заключалась правда.
Он достал из пакета нож, вытащил его из футляра и рассмотрел чистую, белую сталь. Ребенок перестал мурлыкать и отодвинулся назад настолько далеко, насколько у него это получилось. Он смотрел на мальчика большими глазами, когда тот осторожно потрогал лезвие указательным пальцем.
Сделать разрез. На самом деле казалось странным, что сталь поддается ковке и становится такой тонкой, что может пройти через другой материал. Мальчик указал на ребенка кончиком лезвия.
– Боишься? А? Они тебя резали?
Мальчик почувствовал, как внутри растет темнота или это он просто отражал темноту ребенка – не важно. Темнота была здесь, и она росла. Он вспомнил свой сон, который принял за воспоминание и который, возможно, был предупреждением. Приблизился к ребенку на несколько сантиметров, а тем временем картины его никчемной жизни прокручивались в голове все быстрее и быстрее, и он слился с ними и превратился в беспримесную невыносимую боль.
Убийца. Я… убийца.
Нет. Так не пойдет Не успев сдержаться, мальчик быстрым движением ножа разрезал себе правую ладонь. Часть колотящейся в груди темной боли отступила и устремилась к ране, из которой потекла кровь. Мальчик перевел дух, тяжело дыша.
Капля крови стекла по ладони и упала вниз. Мальчик сосредоточенно нахмурился. Когда упала следующая капля, он проследил за ней более внимательно. Образ магнита не казался притянутым за уши, потому что капли меняли траекторию падения в воздухе и приземлялись на несколько сантиметров ближе к ребенку, чем должны бы были. Их к нему притягивало. Мальчик взял рулон туалетной бумаги, оторвал клочок и прижал его к ране.
Почему я это сделал?
Несколько раз он воровал вещи, которые ему были не нужны, и выбрасывал их в мусорную корзину у входа в магазин Почему? Потому что было ощущение: он должен это сделать. То же произошло и с ножом. Его просто нужно было использовать.
Он прижимал клочок бумаги к ране, а в это время внутри снова начала подниматься темнота. Ребенок медленно наклонился вперед, вытянул руку и положил свою изуродованную ладонь на рану. У мальчика сжалось в груди, стало трудно дышать. Он попятился к выходу из шалаша, когда ребенок убрал руку. Крови больше не было.
Когда мальчику удалось слезть вниз, он чувствовал тяжесть в руках и ногах и голова его кружилась от недостатка кислорода. Он отошел на несколько шагов, и комок в груди начал исчезать. Мальчик смог несколько раз вдохнуть, и головокружение отступило. Он был на свободе.
Мальчик был на полпути домой, когда в двадцати метрах от себя увидел полицейского – тот стоял к нему спиной и смотрел в направлении озера Рокста-трэск. Мальчика пронзила паника, он осмотрелся кругом и увидел большой камень, за который успел спрятаться, пока полицейский не обернулся.
Он сидел неподвижно и прислушивался. Приближающихся шагов не было слышно. Через пару минут он решился въглянуть и увидел, что полицейский пошел в сторону шалаша. Мальчик скрестил пальцы и прижал ладони к животу, чувствуя себя кроликом, который попал на скоростное шоссе. Все вокруг было слишком огромным, непонятным и страшным.
Ему нужно было бежать домой. Запереть за собой дверь, поставить оттаивать замороженные булочки сидеть на балконе, читать «Человека-паука», пить сок с булочками и забыть обо всем, что здесь произошло. В отличие от кролика, у него такая возможность была.
Мальчик украдкой вылез из-за камня и прошел несколько метров по направлению к дому, где можно было укрыться от опасности когда из леса послышался крик. Из шалаша Если бы он не знал что это такое, то подумал бы что так кричит зверь – зверь, который попался в какую-то страшную ловушку. Но, к сожалению, он знал правду. Мальчик сжался и вцепился ногтями в ладони, так что правая опять начала кровоточить.
Может статься, важнейшие решения в нашей жизни мы принимаем без участия рассудка. Есть основания так полагать. Можно ли в этом случае говорить о чем-то, что напоминает понятие «судьба»? Вполне вероятно.
Мальчик развернулся и пошел назад к шалашу.
