– Ну-с, милочек, о чем же вы хотели поговорить? Что же хотели знать ваши уважаемые читатели о нашем славном заведении? Ох, тысяча извинений, так неудобно, право слово, вас же интересует только один из наших подопечных. Что ж, что ж… Можете быть уверены, с ним все в полном порядке, и это не вызывает никаких сомнений, а вот… – воркующий голос Виглю внезапно перешел в отрывистый щелкающий лай, причем он вскочил с пола и наклонился так близко к собеседнику, что тому стало дурно от его дыхания: – Твое состояние, мразь, нас очень волнует. Полный стационар! Курс успокоительных! Смирительная рубашка! Строгий ошейник! Слышишь, тварь? Теперь ты будешь вести себя хорошо!

– Что? Почему? Я вел себя хорошо-о-о-о… – чувствуя, что теряет сознание, простонал Йозефик. – Я всегда чищу зубы-ы-ы-ы-ы…

Упоминание невинной гигиенической процедуры почему-то привело Виглю в ярость. Он свирепо завращал глазами и заклацал своими гнилушками так, что их осколки разлетались в разные стороны.

– Как ты смеешь, ничтожество, упоминать подобное перед нами?!

– Вами, сами, сами-салями…

– Одиночная палата! Холодный душ на два месяца! Негодяй!

– Дяй? Ай-яй-яй…

Профессор трясся от злобы, он еще ниже склонился к Йозефику, к самому его уху, и с садистской усмешкой прошептал:

– Никакого компота на обед, – и с торжествующим видом опрокинул в себя чашку чая с нафталином. От чая с таким сахарозаменителем любой бы наизнанку вывернулся, но, похоже, у Виглю был луженый желудок. Йозефик отстраненно подумал, что план его провалился и он пропал, но вдруг мир приобрел четкость. Колдовство профессорских очков развеялось. Сам Виглю стоял, скрючившись в три погибели, с мученически открытым ртом, из которого раздавался нечеловеческий писк и клекот.

Йозефика передернуло от отвращения, когда он увидел таракана, улепетывающего из разверстой пасти Виглю. За ним последовал еще один, а потом хлынул целый поток гадких щелкающих тварей. Вскоре они полезли через нос и уши. Падая на устланный, бумагой пол, они корчились и издыхали. Некоторые особо живучие пытались отползти как можно дальше, но и они находили свой конец. Когда последний таракан покинул профессорское тело, оно, лишенное наполнителя, с сухим треском завалилось на спину. В неестественно широко открытом рту на иссохшем сером языке, как жемчужина в раковине, лежал влажно поблескивающий нафталиновый шарик. Очки сползли Виглю на лоб, обнажив пустые глазницы со следами тараканьих продуктов жизнедеятельности.

Некоторое время Йозефик смотрел на все это как громом пораженный. Но покинутое антропоморфное обиталище тараканов не то зрелище, которым хочется любоваться вечно, это заставило его покрутить головой в поисках композиции посимпатичнее.

При спокойном осмотре кабинет оставлял еще более угнетающее впечатление. Оказалось, что нацарапанные на стенах письмена перемежаются с поразительно достоверными анатомическими рисунками, географическими картами и даже фрагментами атласа звездного неба, начертанными более тонкими линиями. Некоторые звезды окружал ореол, нарисованный чем-то бурым. Может это, была запекшаяся кровь. Сами письмена, если долго на них смотреть, не фокусируя взгляд, начинали двигаться, и тогда создавалось ощущение, что прямо из глубин стен кто-то или что-то внимательно наблюдает за вами. Все образцы настенного народного творчества несли на себе отпечаток времени. Некоторые заросли черной плесенью, из некоторых особо глубоких рисунков торчали бледные грибочки на тонюсеньких ножках. Самой древней казалась надпись «Професор Виглючка – казел», оставленная с намерениями недобрыми, но не настолько зловещими, как все остальные.

Йозефик завороженно рассматривал стены. Его с детства тянуло к подобным загадочным вещам, по возможности желательно еще и зловещим. Рисунок за рисунком он изучал, пытаясь получше запомнить и, может быть, когда-то разгадать их тайну. Так он думал для очистки совести, а на самом деле просто глазел, как уличный зевака на пожар.

Высшие силы вложили в виртонхлейновскую голову вполне здравую мысль, точнее, позыв к действию. Йозефику вдруг очень захотелось узнать, что за очки такие были у старикашки, что даже он, последний вир Тонхлейн, чуточку стушевался. Он решительно подошел к свежеупокоенному и лишь немного менее решительно снят с того очки, стараясь не смотреть в пустые глазницы, так как вид тараканьего помета вызывал у него чувство брезгливости. Так Йозефик вир Тонхлейн стал грабителем мертвых.

Очки оказались довольно тяжелыми, и действительно линзы заменяли два прозрачных шарика. С точки зрения молодого человека, интерес могла представлять только оправа, так как благодаря своему золотому исполнению она могла принести неплохую монету в ближайшем ломбарде. Как и у любого человека, у которого в руках оказались чужие очки, его тянуло непременно их померить, чтобы убедиться в превосходстве своего зрительного органа. Сопротивляться искушению, тем более свидетелей не было, он не стал и немедля поддался этому самому искушению.

Когда очки утвердились на носу и глаза немного попривыкли, перед Йозефиком предстал совершенно другой мир. Стены, пол и потолок исчезли, остался лишь ковер из бумаги под ногами. Вокруг простирался космос. Бесконечная пустота! Бесконечная пустота. Бесконечная пустота? Так думают только согбенные веками бесплодных наблюдений астрономы. Космос кишит содержимым. Все его пространство наполнено хитрыми печатями, пугающими сигналами, тенями неведомых зверей и отпечатками лап крадущихся в Вечности демонов. Все это парит на фоне пылающих звезд, увитых Великими Змеями и золотыми цепями.

Восхищенный Йозефик смотрел на вращение множества призрачных кристальных фигур, похожее на костер галактического масштаба, вокруг которого в исступленной пляске кружились багровые тени. Поддавшись неясному порыву, он двинулся к этому костру, что-то манило его и обещало ему бесконечную радость, вечное счастье и много-много его любимых конфет. С каждым шагом становился все очевиднее тот факт, что багровые тени вовсе не танцуют, а корчатся в вечной агонии. Леденящий душу ужас охватил его, но остановиться не было сил. Искушение перед леденцами было неодолимо.

Когда стали различимы лица участников ужасного хоровода, все неожиданно исчезло. Йозефик лежал на полу, рядом валялся чайный столик, дохлые тараканы и заплесневелое печенье. Колено нещадно болело, несмотря на это, он лихо вскочил на ноги с твердым решением покинуть это место и никогда (никогда!) не иметь дела с подобными вещами. Грозно сопя, он похромал к выходу из кабинета.

– Прочь из этого дурдома! Все, надоело! Впереди наследство, разгульная жизнь и собственный пляж! На худой конец, еще год в проклятущем Луприанском Университете, и здравствуй, престижная работа! Совсем не повезет, так в шахтеры пойду. Трехразовое питание, получка каждые пять лет… – С такими громогласными размышлениями будущее в шкуре обывателя постепенно потеряло свою прелесть. – А! Да иди оно все в горные районы Преисподней!

Йозефик развернулся, отыскал очки и засунул их в чемодан, после чего выхромал из кабинета, так шарахнув дверью на прощанье, что у трупа профессора Виглю изо рта вывалился уже подсохший нафталиновый шарик.

Коридор встретил стенами, выкрашенными омерзительной зеленоватой, как брюхо у дохлой рыбины, краской, которая казалась еще более мерзкой от тусклого света, льющегося из зарешеченных окон. Кафельный пол из коричневых и светло-бежевых плиток был равномерно покрыт толстым слоем мохнатой пыли. Пыль, к слову сказать, покрывала и стены, даже свисала с потолка растрепанными щупальцами. Помимо явной необходимости провести влажную уборку, в коридоре царил больничный порядок.

Еще не растеряв из-за раздумий решительности, Йозефик с уверенным видом двинулся по коридору. Из-под ног взвилось облако пыли, ее лохмотья начали медленно кружиться в воздухе, словно купаясь в струях жиденького света.

Он прошел несколько поворотов и задумался, куда же он все-таки идет. Пришел к выводу, что безнадежно заблудился, но все еще робко побулькивающая в душе злость не позволила ему поддаться сомнениям. Лихо вписавшись еще в парочку поворотов, он увидел в дальнем конце коридора яркий свет явно искусственного происхождения. Из осторожности он замедлил шаг, потом пошел на цыпочках. Через несколько шагов разыгравшееся воображение вынудило его снять ботинки для пущей конспирации. Идти по пушистой пыли было даже приятно, по крайней мере потому, что чистоту носков не позволяла оценить скудость освещения.