И потому сейчас, после высказанного им желания о чем-то серьезно поговорить, у нее не возникло и тени сомнения по поводу темы этой беседы. О чем таком важном он мог ей сообщить, как не о том, что жаждет назвать ее женой? Не без труда сохраняя видимость спокойствия и подавляя в себе восторженные порывы, Сабина так глубоко окунулась в мысленное решение связанных с бракосочетанием вопросов, что не сразу сообразила, о чем идет речь, когда, словно откуда-то издалека, до нее донесся голос Армана: «Приехали». Оглянувшись, она поняла, что они уже возле ее дома и за всю дорогу от университета она не проронила ни слова, погруженная в свои сладостные грезы. Но и Арман был молчалив и сосредоточен – судя по всему, из-за предстоящего разговора.

«Как же он переживает, бедный, – глаза, обращенные на возлюбленного, светились благодарностью и любовью, – и как обрадуется, когда поймет, что я согласна. Это будет незабываемый вечер!» И, ликующе-воодушевленная, она чмокнула его в щеку и побежала домой.

Оставшееся до пяти часов время тянулось бесконечно. В половине пятого Сабина облачилась в джинсы и футболку и, накинув на плечи флисовую кофту, села ждать Армана на подоконник. Считая минуты до его появления, она гипнотизировала циферблат часов, недоумевая, почему так медленно ползет по нему большая стрелка, когда в ее комнату вошла мама.

Даже в домашнем костюме и тапочках эта невероятно красивая сорокатрехлетняя женщина с утонченными чертами лица и проницательными карими глазами выглядела превосходно. Темноволосая, с короткой стильной стрижкой и нежным овалом немного бледного лица, обычно она обходилась минимумом косметики: только помадой и тушью для ресниц, – но могла позволить себе и вовсе не краситься. Ее чуть располневшая фигура все еще была соблазнительно-женственной, а дивная кожа и отсутствие морщин (безо всякой пластики, ботокса и долгих часов в кресле косметолога) говорили о том, что ее дочери передались отличные гены. Она, безусловно, не выглядела на свой возраст, и утверждение, что они больше похожи на сестер, чем на мать и дочь, Сабина воспринимала не как комплимент маме, а как неоспоримый факт.

От мамы ей достались изящная фигура и выразительный контур губ. Все остальное в ней было от отца, но это не мешало Сабине искренне восхищаться маминой красотой. Она помнила, как в детстве, любуясь ею, часто замирала, завороженная, думая о том, что в мире нет никого прекраснее ее мамы. Так, разумеется, думают все дети, но мысли Сабины были недалеки от истины, поскольку ее мать являла собой образчик действительно редкой красоты. Широкий разрез темных глаз, прямой тонкий нос и горделивая осанка – от всего ее облика веяло благородством и непоколебимой уверенностью в себе, что, видимо, она унаследовала от своей матери – польской аристократки, которая одарила Сабину необыкновенным цветом глаз. А вот бабушка-татарка по линии отца, также отличавшаяся (судя по пожелтевшим фотографиям из старого альбома) привлекательной внешностью, передала маме Сабины густые каштановые волосы и непростой характер.

Елена Александровна Муратова, в девичестве Вольская (по какой-то причине тогда она носила фамилию своей мамы, хотя Сабина так и не поняла почему – эта часть семейной истории осталась для нее загадкой), всегда была для дочери эталоном женственности, хорошего вкуса и фантастической самодисциплины. Будучи рачительной хозяйкой, примерной женой и матерью и востребованным специалистом с плотным рабочим графиком, она каким-то непостижимым образом умудрялась в любое время дня и ночи выглядеть безупречно. Как ей это удавалось, было тайной не только для посторонних, но и для членов ее семьи. Возможно, немалую роль в этом сыграло ее активистское прошлое и привычка быть первой и лучшей во всем – в школе, в институте, на работе. Студентка, комсомолка, спортсменка и, без сомнения, просто красавица, в юности Елена Александровна обладала исчерпывающим набором качеств, необходимых каждой уважающей себя девушке в СССР, буквально олицетворяя собой идеал советской молодежи. Она писала пылкие стихи, пронизанные духом комсомольской романтики, была комсоргом и неутомимым общественным деятелем, училась в институте иностранных языков и мечтала совершить множество важных открытий в области англосаксонской литературы. Пока в один знаменательный день на молодежной конференции, посвященной мифологическим образам в литературе и искусстве, где она читала доклад, ее не увидел будущий папа Сабины – увидел и моментально влюбился. Потом была свадьба, рождение дочери и незавидный советский быт.

Ее муж, Амир Каримович, был любящим супругом и помогал жене всем, чем мог. Загвоздка заключалась лишь в том, что, как человек науки, он был абсолютно неприспособлен к жизни, касалось ли это умения достать по блату чешский кухонный гарнитур или купить на рынке непрогнивший картофель. Банальное прибивание полочки или карниза вводило Амира Каримовича в транс, не говоря уже о починке текшего крана или подклеивании отвалившегося кафеля в ванной. «Я человек интеллектуального труда», – шутя оправдывался отец Сабины, признавая свою никчемность в бытовых вопросах, и Елене Александровне приходилось трансформировать романтическое мировосприятие в практичность и прагматизм, решая эти проблемы самостоятельно. Со временем она стала хозяйственной и приземленной, вечно пыталась экономить (молодые специалисты жили небогато), но с папой Сабины и эта задача была невыполнимой: он совершенно не умел копить деньги и, будучи щедрым, отзывчивым человеком, никому и ни в чем не мог отказать, чем нередко и пользовались их сообразительные родственники и друзья.

Когда случилась перестройка, распад Союза и крушение привычного жизненного уклада, Амир Каримович стал получать копейки, поскольку наука в тех условиях отошла на задний план, и сбитые с толку новой реальностью сотрудники многочисленных НИИ, в одночасье оставшиеся не у дел, должны были не только менять профессию, но и в прямом смысле слова бороться за хлеб насущный. Папе Сабины, как и всем, нужно было искать другие источники дохода, но предпринимателем он оказался никудышным, да и расстаться со своим призванием в угоду ситуации не смог, и Елена Александровна с прискорбием осознала, что теперь ей придется зарабатывать за двоих. Она забросила диссертацию и подалась в переводчики, так как в связи с наплывом в ставший независимым Казахстан жадных до дешевых природных ресурсов иностранцев и развитием разного рода совместных предприятий этот труд был востребованным и хорошо оплачиваемым. Это не было работой ее мечты, но приносило ощутимый доход, что позволило Муратовым почти безболезненно пережить то время (хотя атмосфера в доме порой накалялась до критических отметок, ведь заниматься не своим делом, кормить семью и тащить на себе весь груз бытовых проблем было нелегко).

Спустя несколько лет, когда криминально-депрессивный кошмар девяностых остался позади и обстановка в стране в какой-то степени нормализовалась, люди вновь вспомнили о том, что ценности духовные важны не меньше материальных, да и наука в новой рыночной конъюнктуре тоже имеет право на существование. Амир Каримович вернулся к активной профессиональной деятельности, снова был в строю и наконец-то стал неплохо зарабатывать, поэтому Елена Александровна смогла полностью посвятить себя любимой работе, и в семье установились мир, спокойствие и взаимоотношения, близкие к идеальным.

И все же наслаждаться абсолютной гармонией Сабине мешало одно досадное обстоятельство, а именно то, что Елена Александровна, как и все женщины, в чьих жилах течет хотя бы капля татарской крови, была чрезвычайно заботливой женой и самоотверженной матерью, но при этом натурой властной и безусловно уверенной в своей правоте в любой жизненной ситуации. Насколько помнила себя Сабина, мама всегда свято верила, что только она знает, как нужно жить, что и с чем носить, чем питаться, как лечиться и с кем дружить, и на этом основании полагала, что должна контролировать все, что происходит с членами ее семьи как дома, так и вне его. Об этом, конечно, не говорилось вслух, но подразумевалось, что и папа, и Сабина будут держать маму в курсе всех новостей и событий, прислушиваясь к ее мнению по любому, даже самому несущественному вопросу. Амир Каримович, как человек мягкий и добрый, к тому же безумно любящий свою жену, не имел ничего против подобной диктатуры, а вот Сабина, при всей своей любви к маме и нежелании ее огорчать, обладала достаточно строптивым характером и на дух не переносила каких-либо ограничений и посягательств на свою свободу. Она восхищалась мамой и отдавала должное ее мудрости и проницательности, но при этом считала, что способна жить своим умом, не сверяясь ежеминутно с маминой точкой зрения, какой бы справедливой она ни была. С тех самых пор, как ей исполнилось восемнадцать, она вела не всегда явную, но упорную борьбу за суверенитет в пределах отдельно взятой квартиры, время от времени устраивая неукротимый бунт в попытке отвоевать право на распоряжение собственной судьбой. Едва ли эту битву можно было назвать успешной, поскольку ни переделать маму, ни убедить ее в несовершенстве применяемых методов воспитания было нельзя, поэтому Сабине приходилось регулярно делать выбор: идти на конфликт и стоять на своем до победного или уступить, смирившись с неусыпным контролем за своей жизнью. Будучи неглупой и беззлобной, она понимала, что мамой движет исключительно любовь и желание уберечь дочь от бед, но гордость, своенравие и неудержимое стремление к независимости заставляли продолжать сопротивление, неустанно демонстрируя окружающим, что она уже взрослый человек, готовый принимать самостоятельные решения и нести за них ответственность.