– Прекрасно, прекрасно! Одна страна, один лидер, один Рейх!
Класс в один голос повторил за учителем главный лозунг, нисколько не изменившийся с тех далеких времен. С той же поры установилась постоянная расовая сегрегация, общество разделилось на арийцев и неарийцев. Арийцы обладали всеми мировыми благами: им начислялся безусловный доход по праву рождения и происхождения на сумму пятьдесят миллионов рейхмарок, который позволял им с шиком провести всю оставшуюся жизнь; они были освобождены от тяжелого труда и по желанию могли занимать посты в руководящих органах. Неарийцы же отстраивали разрушенные города, стали обслуживающим персоналом для арийцев, были заняты на тяжелых промышленных производствах – в шахтах, горнодобывающей отрасли, металлургических производствах и других грязных работах, получая за это в среднем четыреста пятьдесят рейхмарок в год, что обеспечивало их необходимым минимумом. Через полвека после войны восстановление разрушенных территорий было в основном завершено и началось строительство Великой заставы, за пределами которой могли находится только чистокровные арийцы за исключением малого количества подсобных рабочих из числа полукровок – официанток, дворников, строителей, поваров, слуг – словом, полезного для нужд высшей касты персонала. Ходили слухи, что они жили в бараках на окраинах и доставлялись к местам работы на монорельсе без окон. Прелесть быть полукровкой состоит в том, что им разрешено носить имена и дана возможность выбирать работу в чистых местах – учителями, врачами, руководителями низшего звена, поэтому каждый, кому не посчастливилось родиться арийцем, почитал долгом отыскивать в родословной хоть малейшую связь с этим сословием. Бетонная стена высотой двести метров, увенчанная колючей проволокой под напряжением в сто пятьдесят тысяч вольт и освещенная по периметру холодным светом прожекторов, возвышалась застывшим памятником победе по сей день. Оппозиция просуществовала примерно век после войны, но Мировой Рейх, монополизировав право производства и использования любого вида оружия (каждый замеченный с таким предметом незамедлительно уничтожался), смогли побороть последние остатки «Красной Стрелы», как именовалась эта революционная община. С той поры и по сей момент никаких кардинальных изменений в общественном укладе не произошло – арийцы благоденствовали за стеной, неарийцы и полукровки обеспечивали им возможность процветания.
Абсолютное большинство людей такой уклад жизни вполне устраивал: у каждого была крыша над головой, продуктовый минимум, выдаваемый по карточкам, бесплатное образование и какое-никакое медицинское обслуживание, правда, без излишков, только самое нужное. Возможности сделать карьеру у неарийца не было, направление его рабочих усилий определялось теперь Специальной Распределительной Комиссией, которая, исходя из совокупности некоторых факторов, таких как место работы родителей или согласно номера, присвоенного новорожденному, направляла карточку с личным делом сразу по месту будущей работы, куда по окончании школьного курса обучения, а после него, при необходимости – специализированного, обусловленного спецификой трудовой сферы, направлялся этот экземпляр. Все было устаканено и шло своим размеренным чередом. Наука, техника, ракетостроение, космическая и новаторская отрасли промышленности находились в ведении арийцев. Изредка в газетах пробегали заголовки, посвященные какому-нибудь открытию, совершенному очередным Вернером фон Брауном – это единственное, чем удостаивали арийцы их менее благородных соседей. А большего знать и не нужно было – жизнь была решена с момента твоего рождения и до момента ее окончания. Нетрудоспособные старики отправлялись в хосписы, где и доживали последние дни, перебиваясь теми крохами, которыми вознаграждало их государство за упорный труд. Развлечения, конечно, тоже были предусмотрены – семейные застолья по праздникам, голографические спектакли раз в месяц и несколько недорогих заведений для молодежи и тех, кто постарше.
– Фройлен Хартманн, выйдите к нам еще раз, мне хотелось бы соотнести ваши знания с тем материалом, который мы проходим.
– Да, фрау Маркиза! – Лили приподнимается, а ее юбочка в обтяжку открывает прекрасный вид, когда стул за ней отодвигается. Когда она проходит на середину класса и резко разворачивается к нам лицом, вид открывается не менее прекрасный.
– Что ж, фройлен Хартманн, расскажите нам, чем отличается алгебраическая прогрессия от геометрической, слушаем вас!
– Алгебраическая или арифметическая прогрессия – последовательность чисел, каждое следующее из которых, начиная со второго, получается путем прибавления определенного числа к предыдущему. Геометрическая же прогрессия отличается от нее тем, что последовательность образуется благодаря умножению каждого предыдущего члена на фиксированное для всей прогрессии число, – без запинки и подготовки произносит Лили и уже чуть слышно добавляет, – фрау Маркиза, мы начали проходить биномы и основы тригонометрии.
– Придется вам об этом забыть, милочка, – достаточно резко отвечает та, преодолев секундное смущение, – У нас своя программа обучения, в которую получение профессиональных знаний по предметам не входит!
– Я не хотела вас оскорбить, но, если это все-таки произошло, прошу меня простить, уважаемая фрау Марта, – моментально парирует Лили.
– Я не вправе сердится на учеников за присутствие знаний, ведь в этом и состоит главная задача любого учителя, – дружелюбным тоном произносит наша учительница, – прошу садиться, вы вполне удовлетворили мое любопытство и ответили на поставленный вопрос.
Лили почтительно наклонила голову и направилась к своему учебному месту. На середине дороги она вздрогнула, услышав звонок, громогласно возвещающий о пятнадцатиминутной свободе, награждающей учеников за прилежность и старания.
Вокруг загремели стулья, вскипел единодушный веселый рев. Кто-то порасторопнее уже показывал всем спину из-за дверного проема, на выходе из учебной комнаты образовалась небольшая очередь. Я всегда старался подойти к двери к окончанию столпотворения. Лили тоже не торопилась, а лишь удивленными глазами рассматривала местную фауну, толпившуюся возле учительского места. Видимо, у них в школе так было не принято. Мне представлялось, что там все с аристократически бледными лицами медленно и важно шествуют из класса в класс, не предаваясь беззаботности ни на минуту, будто, нарушив эту торжественность они падут лицом в грязь, станут такими же, как мы. Но вот очередь поредела, и она стала осторожно пробираться к двери. Я последовал за ней. Прямо у стеклянной створки мы встретились взглядами, я, учтиво протянув руку чуть вперед, пропустил ее вперед себя. «Господи, как же она пахнет!» – пронеслось у меня в голове, хоть даже религия и не была предусмотрена современным укладом общественной жизни. О ней я узнал из книг по истории, доставшимся отцу от моей матери, образованной и высококультурной женщины. Сильные там, надо сказать, слова, обезоруживающие.
Оказавшись за пределами учебной комнаты, я повернул направо и отправился во двор, где мощеные серой плиткой тропинки проводили праздно шатающихся учеников и их «надзирателей» между пышно-цветастых серых клумб. Я прошел по одной из таких дорожек и оказался возле вытянутой, открытой со всех сторон беседки, укрытой деревянной крышей. Присев на лавочку, я достал небольшой контейнер с завтраком, открыл его, заглянул внутрь – там было зеленое яблоко, краснеющее ближе к плодоножке, молоко в небольшой картонной коробочке, сендвич с зеленым салатом, сыром и куриной котлетой – достал последний, сделал укус, но вдруг услышал громкие голоса на футбольном поле, расположившимся за моей спиной. Такие громкие, что это было похоже на выяснение отношений. Отложив сендвич в сторону, я направился туда. Неизвестно почему, но громкое проявление эмоций всегда привлекает человека и тянет к себе, как магнит. И действительно, на футбольном поле собралось человек двадцать, стоявших полукругом. Некоторые из них кричали, видимо, подбадривая враждующих; некоторые, чуть более сдержанные, просто переговаривались между собой, обсуждая сложившуюся ситуацию. Я незаметно подошел сзади и заглянул сквозь толпу на ристалище, где и происходило основное действо. Спиной к собравшейся толпе стояли парень с девушкой и надменно смеялись, периодически расточая угрозы, относившиеся к человеку, сидящему на траве перед ними. Разглядеть этого человека с того места, которое я занял, было сложно, отсюда доносились только непрерывные всхлипывания. Поэтому я передвинулся немного правее, где скопище поредело благодаря только что отошедшей паре зевак. Я юркнул в освободившуюся прорезь, и моим глазам открылась вся безрадостная картина, привлекшая внимание собравшихся: на земле, закрыв лицо руками, из под которых виднелись потеки крови на щеках и подбородке, сидела, всхлипывая, та самая Лили. Сквозь громкий гул голосов я различил несколько фраз, брошенных в сторону жертвы стоящей перед ней девушкой, которые сводились к такого рода угрозам: «Еще раз увижу тебя возле своего парня, убью нахер!». Ответа новенькой различить было невозможно, только по движениям было понятно, что она горько плачет и, судя по всему, давно уже раскаялась, если вообще когда-то имела злой умысел. Нужно было что-то предпринять. Не то человеколюбие, не то красота Лили подсказывали это все отчетливее. Я не пользовался таким авторитетом, чтобы выйти на середину и призвать всех к порядку. Угрожать никому я тем более не мог. Нужен был план. Он созрел довольно быстро. Я незаметно удалился от места гладиаторского избиения метров на триста в сторону входа в школу и, собравшись с силами, приступил к исполнению задуманного. Разбежавшись как можно быстрее и размахивая руками, я полетел в сторону футбольного поля. Приблизившись на достаточное для того, чтобы быть услышанным расстояние, я стал кричать, что есть мочи: «Быстрее, быстрее, герр Вальтер идет сюда с новым директором! Они уже на первом этаже! Быстрее, разбегайтесь, пока не заметили!». Мне повезло – среди зевак началась сутолока, большинство наблюдателей, включая зачинщиков концерта, озираясь и оборачиваясь, спешили ретироваться. Добежав до нужного места, я пробрался мимо менее расторопных учеников, быстро схватил Лили за руку, резко дернул, буквально заставив ее вскочить с места и потянул за собой, увлекая все дальше от этого безумия. Метров через пятьсот мы остановились отдышаться.
