– Эх ты! Ищейка!
Надо успокоиться и вспомнить, что говорил дед Шаня. Сережа потер шишку на лбу и отчаянно попытался вытащить из памяти дедовы слова. «Солнце должно быть все время сзади, а направление надо держать на сизую тучу».
Он задрал голову. Небо было равномерно серым – таким же, как мокрая штукатурка, когда делали ремонт в коридоре. И где теперь это солнце – спереди, сзади или сбоку, поди разбери! А сизая туча, на которую надо было держать направление, набухла, расползлась до горизонта, разбавилась небесной влагой, точно кисточку с акварельной краской промыли в баночке.
Сережа остановился. Бежать дальше было бессмысленно. Глаза Жульки горели, и в них читалось искреннее щенячье удивление. Действительно, чего это хозяин не пытается отобрать у нее обслюнявленный башмак? Игра же, игра! Но Сережа почему-то играть не хотел. Слезы текли по его щекам, а сердце стучало так громко, будто метроном. И сразу стало страшно. Еловые ветки наклонились близко-близко, легонько хлопали по плечу, царапая иголками куртку, птицы надрывно плакали, и показалось, что кто-то совсем рядом тяжело дышит: ух, ух. Будто стонет.
Сережа снова закричал, и в горле заболело от хрипа, стало сухо, словно ему почесали там кусочком наждачной бумаги. Чтобы не слышать уханья рядом, он помчался на просвет между кустами слева, потом на просвет справа, потом обессиленно сел на пень.
Сидел он, по его подсчетам, долго, пытаясь унять колотившееся сердце и придумать, что делать дальше. В голову ничего путного не приходило. Задумчивость переросла в какое-то вязкое оцепенение, которое парализовало все тело, и только сильная, зудящая боль в запястье привела его в чувство. Сережа посмотрел на руку: она была красной, зудела, распухала прямо на глазах, как было однажды, когда он обжегся кипятком. По рукаву ползали муравьи. Сережа огляделся: они были везде – на брюках и сапогах и, кажется, даже заползли за шиворот, – и понял: он сидит на муравейнике…
…И снова бросился бежать. Для него было абсолютно очевидным – лес необитаемый, величиной с Ленинград, а может и с Ленинградскую область, и сюда вряд ли доберется когда живая душа. То, что в каких-нибудь нескольких минутах быстрой ходьбы отсюда есть дорога и там припаркован Бегемотик, совсем не приходило в голову. Сережа попал в самый настоящий необитаемый лес, где не ступала нога человека, и переубедить его в этом, наверное, было бы невозможно.
Он бежал и бежал, и лишь одна мысль наконец остановила его. Это была мысль о том, что пень-муравейник, на котором он только что сидел, – с ровным срезом, точно дед снял ножиком подберезовик, а значит, здесь были, были, были когда-то люди! Он представил добрых лесорубов-дровосеков – таких, которые вытащили Красную Шапочку с бабушкой из брюха Серого Волка. У них, наверное, мягкие войлочные шапки и большие брезентовые рукавицы. Если они срубили здесь дерево – значит, пришли откуда-то пешком, ведь следов от шин нет! А раз пришли пешком, то и ушли пешком! Из этого следует… Из этого следует, что и он, Сережа, может запросто выйти из леса. Ведь лесорубы-то как-то вышли!
Он немного успокоился, отдышался, покрепче ухватил корзинку за витую плетеную ручку и для храбрости даже стал мурлыкать песню про летчиков, которую целый год учили в школьном хоре. Это придало сил. Жулька кругами носилась рядом, все еще с башмаком в пасти. И тут Сережу осенило: а вдруг это ботинок дровосека!
Получается, дровосек, спиливший дерево, на пне которого сейчас обживалась муравьиная коммуналка, к жилью так и не вышел. Точно! Вон и срубленный ствол, заросший древесными опятами, валяется поодаль!
Сережа ощутил, как разом заледенели пальцы ног в сапогах. Он снова побежал, теперь уже в другую сторону, прочь от этого места, а верная Жулька, поскуливая, устало трусила следом, но башмак не выплевывала.
Сколько прошло времени, понять было трудно. Солнце так и не вышло из-за тучи, хотя кое-где и протыкало сизое брюхо острой электрической спицей, и Сереже казалось, что надо обязательно идти на луч. Скоро он вновь наткнулся на колченогую сосну и по валявшимся рядом мелким грибкам сообразил, что уже был здесь: это те самые моховички, которые выпали из корзины, когда Сережа упал. Значит, все это время он ходил по кругу! От бессилия и отчаянья он присел на корягу и закрыл лицо руками. Страха уже не было, но невозможность придумать, что теперь делать, сковывала руки и предательски щекотала ноздри. Сережа с сожалением вспомнил, что сегодня огрызался бабе Симе, когда та насильно одевала его для похода в лес. Он все на свете отдал бы сейчас, чтобы вновь услышать ее ворчание, переругивание с дедом Шаней и язвительные комментарии по поводу Мулечкиной шляпки! Да и саму Мулечку, и Мишку, и даже Анечку он был бы счастлив увидеть! Вот если смотреть внимательно, не моргая – кажется, что они сейчас выглянут из-за тех кустов. Или из-за этих…
«А вдруг они не будут искать? – неожиданно подумал он. – Вдруг они меня не любят?»
Слезы снова подкатили к глазам, и в носу защипало. В черничном кустике вдруг зашевелилось, и показались два маленьких глаза-бусинки, серо-бурая мордочка и черный нос. Нос втягивал в себя воздух, шевелился. Ежик!
– Привет! – сказал Сережа, затаив дыхание.
Ежик чихнул и попятился назад, в вельветовые листья своего убежища.
Сережа сорвал горькушку, росшую прямо у ног, надломил шляпку. Выступило молочко, белое и чистое. Он лизнул, ощутил горечь на языке и тут понял, что сильно проголодался. Редкие ягоды черники, оставшиеся после июльской засухи, бисерная, но сочная брусника и ватная толокнянка – все отправлялось в рот, а сытость не наступала. Сережа подумал про Робинзона Крузо, даже сравнил себя с ним. Тот попал на необитаемый остров, и лес в Борисовой Гриве – тоже ведь необитаемый остров! Практически никакой разницы! А Робинзон ведь выжил! Выжил!
Правда, у Робинзона вокруг были бананы… Сережа с грустью вспомнил бутерброды с сыром и пупырчатые огурцы, приготовленные тетей Валей, вздохнул и посмотрел на непонятные ягоды – продолговатые, как фасоль, сине-черные, с матовым, словно запотевшим бочком. Но подойти к ним не решился. А вдруг они «волчьи»?
В животе забулькало. Он сорвал сыроежку в нарядной красной шляпке, понюхал ее. В ноздри вполз запах леса, старых хвойных иголок, мокрой травы и чего-то незнакомого. А что? Ведь недаром сыроежку зовут сыроежкой – должна быть съедобной. Ее, судя по названию, сырой едят. Да и дед Шаня рассказывал, как он с партизанами, просиживая сутки в засаде, за милую душу уплетал такие вот сыроежки.
Сережа снял липкую пленочку. Шляпка была белой с розовым темечком. Он осторожно откусил краешек – гриб оказался терпким, немного ущипнул язык, но горечи не было. Эх, посолить бы ее!
Укусы на руке горели. Сережа до крови расчесал их, и от этого стало еще хуже, будто и вправду ожог какой-то там степени. Он пытался припомнить, какой именно степени, вызывал в памяти плакат на стене медкабинета в школе – там были нарисованы солнце, огонь и ядерный гриб. Вот, наверное, как ядерный гриб… Последнюю четверть Сережа был санитаром, ходил с повязкой на руке и делал вид, что умеет оказывать первую помощь. Именно делал вид, потому что на самом деле никому еще настоящей санитарной помощи не оказал.
Жулька выскочила из травы, бросила ставший ей уже родным башмак и, тихонечко поскуливая, подбежала к низеньким лысоватым кустам. Принюхалась, тявкнула и начала подпрыгивать, словно хотела заглянуть, что там, поверх зарослей.
Прыгала она высоко. Когда-то Сережа мечтал за такую прыгучесть отдать ее в цирк, раз уж пограничного пса из нее никак не выходило. Сидя на коряге, он наблюдал за Жулькой и вспомнил связанную с ней трогательную историю. Ему самому тогда было шесть лет. Жульку недавно подобрали на улице, уже взрослой, и вся семья долго гадала, сколько же ей лет. Так и не поняв, решили считать ее щенком. Была зима, и дети во дворе строили снежную крепость. Стены сделали надежными, толстыми, высотой – Сереже по плечи. Кремль поднимался из бесформенного сугроба быстро, одна за другой вырастали башенки-бойницы. Дети были внутри крепости, а Жулька поскуливала снаружи, безуспешно пытаясь сделать подкоп. Увлеченный игрой, Сережа даже забыл о собаке, пока не увидел вдруг кончики лохматых ушей, каждые две-три секунды появлявшиеся в проеме обледенелой бойницы. Жулька прыгала! Гонимая любопытством, она пыталась дотянуться до кривенького окошечка амбразуры и заглянуть внутрь крепости. «Давай, Жулька, выше!» – кричал ей Сережа. Через стену было слышно, как она тяжело, с сипом дышит. Чуть-чуть дает себе передых и снова прыгает, но так и не может заглянуть в бойницу. Дети начали смеяться, подтрунивать над ней. Сережа смотрел на мохнатые песьи уши, показывающиеся в оконце, и так до смерти ему стало обидно за Жульку – за ее нелепые попытки, за смех своих товарищей, за молчаливое наблюдение взрослых поодаль, что он взял лопаточку и снес всю амбразуру с частью стены. В следующий миг он увидел счастливую песью морду, сумевшую наконец заглянуть внутрь крепости. Дети за такой поступок сразу изгнали Сережу из своей игры. Унося на руках домой счастливую Жульку, он шептал ей в мохнатые уши: «Ты сама допрыгнула, ты сама!» А она лизала его лицо и смотрела так преданно…
