Но постепенно Симонов стал постигать, что не одни внешние обстоятельства - скажем, необходимость участвовать в сборнике воспоминаний о том или ином человеке, которого он хорошо знал, общение с которым оставило в душе его след,- должны быть импульсом для такой работы, нужен был какой то объединяющий разрозненные впечатления замысел.
Он не раз говорил о том, что непременно со временем засядет за книгу воспоминаний. Есть упоминания об этом и в его письмах. 12.6.1973 г, он писал вдове Вилиса Лациса: "...внутренне я все еще не ощущаю себя готовым к тому, чтобы писать воспоминания. Видимо, дело в том, что через два или три года, когда я закончу свои работы над книгами о войне, придет время для того, чтобы садиться и писать воспоминания о нескольких десятилетиях жизни, которая сводила меня в разное время со многими хорошими, значительными, интересными людьми.
Наверное, именно в такой книге все, с чем я сталкивался, все встречи, которые у меня были, найдут свое закономерное место. Ведь в жизни одно связано с другим, и, скажем, если брать данный случай, особенно запомнившиеся мне встречи с Вилисом Тенисовичем связаны с поездкой в Англию, а эта поездка, в свою очередь, связана с воспоминаниями также и о Фадееве, которые я еще но писал, с воспоминаниями о Самеде Вургуне, которые я тоже еще не написал. И мне хочется написать обо всем этом вместе - и об этой поездке, и о тех прекрасных людях, вместе с которыми мне посчастливилось быть в этой поездке". [Цитируется по машинописной копии, находящейся в архиве, К. М. Симонова, который хранится в его семье.]
Действительно, многое из того, что впоследствии писал Симонов в мемуарном жанре, делалось уже с внутренним прицелом на будущую книгу. Правда, представление о том, какой она должна быть, у него менялось. Судя по только что процитированному письму, был момент, когда он предполагал строить ее как нечто близкое собственному жизнеописанию. Но очень быстро от этой мысли отказался: такой угол зрения внутренне был глубоко чужд Симонову - не случайно он никогда не вел дневников в истинном смысле этого слова. Будущую книгу - к этому он совершенно закономерно пришел - должны составить рассказы о его встречах с людьми крупными, самобытными, яркими, их портреты. Он же сам в этих рассказах должен присутствовать не как объект изображения, а лишь как свидетель и очевидец, где только возможно отступающий на задний план, в тень. Борис Слуцкий писал о документальном фильме Симонова "Шел солдат...": "Сознательно отойдя в сторону, не позволяя себе даже того, что позволяли авторы старинных живописных композиций небольшого автопортрета, где-нибудь с краю у самой рамы,- Симонов снова и по-новому показал сильные стороны своего дарования - и точность историка, и правдивость участника событий, и лиризм поэта". [Б. Слуцкий. Слава рядовых.- "Искусство кино", 1975, № 11, с. 148.] Эту характеристику вполне можно распространить и на симоновские воспоминания, здесь он тоже ни в коей мере не рисует свой автопортрет, заботясь прежде всего об исторической достоверности картины, о глубоком постижении характера "модели".
Симонов настойчиво искал для книги воспоминаний сквозной "прием". Готовя к печати фронтовые дневники "Разные дни войны", работая над фильмами "Шел солдат..." и "Солдатские мемуары", писатель особенно остро осознал поэтические возможности, поэтический потенциал документальности. Видимо, этот опыт и подсказал ему сквозной "прием": его воспоминания должны опираться на документальную основу - переписку с теми людьми, которым посвящены его мемуарные очерки. Вот что он говорил об этом в одном из последних своих интервью осенью 1978 года: "Сейчас занялся своим литературным архивом. Хочу написать и, очевидно, напишу в дополнение к тому, что у меня уже написано, книгу воспоминаний. Причем особенность этой книги будет заключаться в том, что в большинстве случаев - не всегда - она будет опираться на переписку о литераторами, о которых я буду писать. Там, в переписке, присутствует время с его иногда отделенной от нас многими годами подлинностью. Последнее самое, что я сделал, это три вещи: воспоминания о Константине Федине, воспоминания о Михаиле Луконине и воспоминания о Борисе Горбатове. Причем два первых основаны главным образом на переписке и широкой ее цитации. Может, я в этом духе и продолжу. Я даже когда-то первоначально для такой книги придумал название "Пачка писем". А потом мне почудилось, что в этом немножко что-то дамское есть, и отказался. Но названия другого, кроме "Книга воспоминаний", пока не придумал". ["Константин Симонов рассказывает...", с. 152.]
О том, что Симонов уже решил приступить к непосредственной работе над этой книгой, что из дальних, перспективных планов она передвинулась в первоочередные, свидетельствует и общий заголовок - "Из книги воспоминаний", который он дал, публикуя в журнале "Дружба народов" мемуарные очерки о К. Федине, Б. Горбатове и М. Луконине. И характерна оговорка, сделанная в очерке о Б. Горбатове: "В данном случае мои воспоминания опираются только на память",- оговорка, вообще говоря, странная, когда речь идет о воспоминаниях, но в данном случае закономерная, так как Симонов намеревался большинство своих мемуарных очерков строить на переписке.
По первоначальным планам автора книга воспоминаний должна была быть посвящена не одним только литераторам и деятелям искусства, но и некоторым известным военачальникам, с которыми Симонов был близко знаком. Но в самое последнее время писатель стал говорить о том, что, быть может, будет делать не одну, а две книги воспоминаний, считая, что у мемуарных очерков о военачальниках должна быть несколько иная документальная основа - здесь должны были быть использованы главным образом обширные записи его бесед с этими людьми: "Работа над книгой "Послевоенные встречи", о которой я мельком упомянул в дневниках, когда вспоминал об очень короткой встрече на фронте с Иваном Степановичем Коневым, с которым я потом часто встречался,это работа длительная. Я не знаю, какую форму она окончательно приобретет. Я написал около пяти листов, связанных со встречами с Георгием Константиновичем Жуковым, с разговорами с ним. Напечатал кусок из этого в "Халхин-гольской странице", остальное лежит у меня, еще не готовое для печати. Просто сделал это, чтобы не ушло из памяти. Я довольно много встречался с Александром Михайловичем Василевским. Думаю написать некоторые впечатления, связанные с этим человеком, с моими представлениями о нем, о ею жизни, о его книге, замечательной во многих отношениях. Есть материал для такой же работы, скажем, о Коневе - большое количество записей встреч с ним и стенограмм. С адмиралом Иваном Степановичем Исаковым я тоже часто встречался, много интересного записано". ["Константин Симонов рассказывает...", с, 151.]
Из бесед с Константином Михайловичем я знаю, что он так и не принял окончательного решения - одну или две будет делать книги воспоминаний. Он рассказывал мне, что был намерен не только написать о людях, о которых он еще не написал - скажем, об А. Фадееве или П. С Коневе,- но и существенно расширить уже готовые очерки - например, об А. Твардовском, И. Эренбурге, И Исакове. На это прямо указывают, кстати, и некоторые заголовки или подзаголовки - "Несколько глав из записей об А. Т. Твардовском", "Из записок о Г. К. Жукове"... Наверное, в его будущую книгу вошли бы и те воспоминания, которые использованы им в комментарии к "Разным дням войны" (мы не включили их в настоящий том, чтобы избежать повторов в Собрании сочинений) - о Е. Петрове, А. Серафимовиче, П. Трошкине, М. Бернштейне.
Симонов не успел завершить работу над книгой воспоминаний, но ее характер, ее контуры ясно видны. И при этом каждый из его мемуарных очерков - вполне самостоятельное произведение. Написанные с разной степенью подробности и полноты, они представляют собой точные, живые, богатые содержанием портреты и зарисовки многих замечательных наших современников, так или иначе определявших духовный облик прошедших десятилетий.
Воспоминания Симонова публикуются в настоящем томе в хронологическом порядке - так, как они писались. Отступления от хронологии сделаны в двух случаях - для того, чтобы поставить рядом два очерка о Пабло Неруде и два очерка о Г. К. Жукове,- более ранние присоединены к более поздним. Каждой паре этих очерков, посвященных одному лицу, даются общие примечания без каких-либо взаимных отсылок.
