Литмир - Электронная Библиотека

Особую пикантность всему этому делу придавало то, что у Марфы имелось любимое занятие: бесить посадских простецов, доводя старост буквально до белого каления, а местных баб и старух до исступлённого визга. Обычно приходя в новое поселение, чародейка бралась за какую-нибудь работу, связанную с уничтожением монстров, сразу же требуя полную цену. Вот только, если довольный глава деревни думал, что она сразу же с мечом наизготовку помчится выполнять заказ, он сильно ошибался.

Вместо этого Марфа демонстративно проводила дни, глуша выпивку по кабакам и крутя бесчисленные интриги с молодыми юношами и красивыми мужиками, не обращая никакого внимания на то, женат попавшийся ей тип или свободен. Несмотря на то, что чародейке было уже под пятьдесят, некогда красивое лицо её было изуродовано страшными шрамами, а правый глаз она потеряла в бою с аватаром стихии металла, в котором погибли оба её уже взрослых сына, она странным образом имела удивительную притягательность для мужчин и пользовалась этим без зазрения совести.

Обиженные жёны и многомудрые старухи в селениях, по которым прошлась Марфа, называли её не иначе как «ведьмой», свято веря, что их мужья и сыновья спутались с этой «шалавой» не по доброй воле. Повизгивая от возбуждения и истекая слюной, следуя за ней на карачках прямиком на сеновал, ещё на полпути сдирая портки, они, безусловно, были околдованы злодейкой. Которая, по мнению баб, была даже хуже продажной женщины, потому как денег не брала, а занималась любовью исключительно ради собственного удовольствия. В то время как многие из этих ревнительниц справедливости сами радостно скрашивали Михаилу долгие зимние ночи, зачастую прямо в супружеской спальне, за пять-жесть рубликов готовые ублажать «дорогого гостя» ровно столько раз, сколько потребуется.

Всё это, а также полное непонимание простецами-обывателями особенностей охоты на чудовищ, из-за чего они очень сильно обижались, думая, что напиваясь и развратничая, чародейка просто тянет время, пользуясь их гостеприимством, очень затрудняло Михаилу поиски. Зачастую она уходила из посада, никому ничего не сказав, а вместе с ней навсегда исчезал и заказанный ей монстр. Но всегда встречались злые язык, которые утверждали, что женщина просто сбежала! Прихватив незаслуженную плату. А монстр либо сам ушёл, испугавшись доблестных посадчан, либо сама Марфа навлекла на них беду, чтобы потом вроде как с ней разобраться!

– Так я могу войти? – поинтересовался Михаил, всё так же выжидающе глядя на стража.

– Можешь. Токмо в посаде не балуй! – принял, наконец, решение второй не вступавший до этого в разговор охранник. – Детей своим колдовством не пугай, драк не устраивай, на баб наших не заглядывайся и юнцов на сторону не сманивай!

– Не буду, – покладисто согласился с выставленными условиями чародей.

Собственно, примерно то же самое говорили практически во всех поселениях, которые во время своей миссии он вынужден был посетить. Вот только сами местные первыми радостно забывали о своих же правилах. Детишки толпами носились за одарённым с воплями: «Дяденька, жахни!» И неизменно пытались выяснить, может ли Михаил летать и ещё какую-нибудь ерунду. Вроде фокусов с глотанием шпаг, которые обычно демонстрировали на ярмарках лицедеи. На драки местных выпивох и провоцировать было без надобности, размять кулаки любили во всех посадах, и непременно находился доморощенный герой, который бахвалился, что уж он-то «этого колдунишку» одной левой! Ну а табу на общение с женским полом исчезало в тот же момент, когда аборигены понимали, что гость к ним пришёл не с пустыми карманами. Тогда уже сами ревнивые мужья и строгие отцы начинали таскать друг друга за бороды, лишь бы первому успеть предложить чародею кров и постель на ночь, а также супругу-молодуху или любимую дочку.

– Тебе, человек, лесенку скинуть или так заберёшься? – без особого интереса спросил первый из вступивших с Михаилом в разговор стражников, мотнув головой на ворота, к которым намело немалого размера сугроб.

– Да сам уж как-нибудь, – хмыкнул чародей и просто взошёл вверх по грубо отёсанным кольям, быстро оказавшись на подмостках возле пялившихся на него охранников.

Он мог бы, конечно, и просто запрыгнуть, однако такой уж был у Михаила характер, что лишний раз показывать свою удаль он не любил. Никогда не считал подобное лихачество чем-то достойным и, будучи в определённой мере флегматиком, предпочитал по возможности действовать не спеша и согласно ранее разработанному плану.

– Так, где, говорите, мне найти ту женщину? – поинтересовался он у стражей, быстро окинув профессиональным взглядом их тёплые зипуны, явно пошитые под кафтаны холмгарорских армейцев, которые здесь, ближе к Сыктывкару, зачастую называли на московский манер «новгородцами», подбитые железными пластинами сапоги и меховые треухи с синим суконным верхом.

– Тык, в кабаке она, небось. «У Ярофея». Если, конечно, кто уже опять на сеновал не утащил! – ответили ему, и некоторые из мужиков заухмылялись, с явным превосходством посматривая на гостя, судя по всему, углядев определённое сходство с обсуждаемой особой.

Впрочем, Михаилу на эти взгляды было как-то по барабану. Кивнув в знак благодарности, он просто спрыгнул со стены и зашагал по центральной улице, без особого интереса посматривая по сторонам. Чародей уже привык к тому, что любовные похождения Марфы вызывали у посадских мужиков подобную реакцию. Мол, вона мы какие в нашем Запердольске удалые да неотразимые! Даже пришлые чародейки и те не могут устоять перед настоящими мужиками!

В общем-то, в большинстве посадов и посмотреть было не на что. Из достопримечательностей: Храм Древа, рынок да большой дом старосты. Иногда ближе к Холмгарёру к этому списку добавлялся «Большой дом», служивший местом общинных сборов, он же был центром кучкования посадской воинской дружины. Но это только в том случае, если поселение было достаточно большим, чтобы, освободив некоторые рабочие руки, позволить себе содержать десяток-другой тренированных профессионалов вместо обычного плохо обученного ополчения.

В остальном же различались домики, далеко не всегда бывшие одноэтажными пятистенками, самобытной резьбой или даже коваными элементами. Однако после пяти-шести посещённых посадов всё это народное творчество приедалось и воспринималось просто как фон, в то время как на первый план выходили люди, их наряды и быт. Именно эти детали и примечал Михаил, бодро шагая вдоль невысоких заборов, за которыми вовсю кипела жизнь: брехали кабысдохи, натягивая закреплённые на будках и столбах цепи, гомонила птица, разрывая лапами снег, суетились женщины и девушки, занимаясь домашними делами, дымили трубы и слышались звуки рабочего инструмента из некоторых хозяйственных построек.

Естественно, что новый человек, появившийся в таком вот замкнутом социуме, да ещё в зимнюю пору, вызывал у аборигенов определённый интерес. Так что мужчина вполне мог рассматривать посадчан, которые сами пялились на него, не опасаясь показаться невежливым ли нарушить какие-нибудь местные неписаные правила. Глаза аборигенов были узкими, чуть раскосыми, уже, чем у тех, что проживали близ Москвы или Холмгарёра, люди имели четче выделенные скулы и острые подбородки. А вот носы их не были приплюснуты, как у жителей селений восточнее Сыктывкара. В общем-то, можно сказать, что их женщины с длинными каштановыми косами были красивы. Мужчины же, остригая волосы на голове и отпуская усы, странно подбривали бороду, оголяя подбородок, отчего на морозе, особенно у стариков, казалось, что с лица свисают две натуральные сосульки.

Нужный кабак, «У Ярофея», на вывеску которого хозяин расщелился и где-то добыл холмгарёрские светящиеся трубки, Михаил обнаружил в нескольких дворах от пустующей нынче рыночной площади, в этом посаде занимающей центральное место на пересечении двух больших улиц. Тёмное двухэтажное бревенчатое здание с узкими окнами и высокой покатой крышей не имело крыльца, и чародей просто толкнул крепкую дубовую дверь, входя в полутёмное прокуренное помещение.

2
{"b":"700536","o":1}