– Быстро найди ему доску и гвоздей, – приказал инструктор старшему матросу.
– Щас, – сказал Бахтин, направляясь к выходу.
Захаров пытливо взглянул на меня, но я был спокоен.
Незадолго до призыва отец, как и обещал, научил меня этому трюку.
За дверью послышались какое – то постукивание и сопенье. Вошел Бахтин, а за ним Ясинский, несущий тонкую, сантиметра в полтора, двухметровую доску.
– Вот,– ухмыльнулся старший матрос, – а это крепеж,– достал из кармана несколько среднего размера гвоздей и сунул их мне в руку.
– Годится? – спросил Захаров.
– Нет, товарищ старшина, доска тонкая, а гвозди малого размера.
– Может тебе еще, притащить шпалу и костыль! – разозлился Бахтин.
– Ничего не понимающий Ясинский стоял с открытым ртом, тупо переводя взгляд со старшины на меня, а затем на Бахтина. Наверное, подумал, что мы чокнулись.
– Ясинский! – рявкнул Захаров.
– Я, товарищ старшина! (вытянулся тот в струнку).
– Забирай Ковалева и найди ему, что приказано. Время пошло.
Вместе с перепуганным земляком, прихватив рейку, мы зарысили в каптерку. Там в это время шел ремонт стеллажей, и было полно разных досок, реек и фанеры.
Покопавшись в них, я отобрал полуметровый обрезок сосновой доски нужной толщины и несколько длинных гвоздей.
Все это время Ясинский с сожалением глядел на меня, затем достал откуда-то кусок копченой колбасы и сунул мне, – подрубай земеля, полегчает.
Есть очень хотелось, но было недосуг.
Я запихал колбасу в карман, взял что нужно, и мы поспешили в старшинскую. Кроме Захарова с Бахтиным там уже были Сомряков и Лойконен.
– Свободен, – бросил Бахтин Ясинскому, и тот на цыпочках вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.
– Ну, давай, шахтер, показывай. Публика ждет зрелищ,– прогудел Захаров.
– Спорим, не пробьет?– нарушил тишину Сомряков, внимательно осмотревший и даже нюхнувший доску.
– Мои новые клеша против твоих котлов*, – указал на широкое запястье инструктора. Захаров вопросительно взглянул на меня, я согласно кивнул.
– Принимается, – протянул он руку Сомрякову, и Бахтин разбил сцепленные ладони.
Я же положил обрезок на банку, достал из кармана робы носовой платок и, свернув его в несколько слоев, наложил на шляпку гвоздя, которую плотно зажал в левый кулак.
Примерился, подняв руку, и с приседом нанес удар.
– Тр-рах!
Гвоздь пробил доску вместе с сиденьем банки, выйдя из него на пару сантиметров.
Оглянулся на старшин. Сначала они оторопело молчали, а потом окружили табурет с прибитой к ней доской и обменялись репликами.
– Ну, ты, бля, даешь! – ткнул меня в бок Бахтин, – давай ко мне в лаборанты.
– Ага, давай, будете вместе к минам доски прибивать, – скривил губы Лойконен.
Сомряков с Захаровым молча осматривали банку, обрезок и торчащий из нее гвоздь.
– Да-а, а клеша-то твои, тю-тю,– изрек Захаров, расшатывая гвоздь и с натугой вытаскивая его наружу.
– Давай еще раз, – зло глядя на меня, бросил Сомряков.
Я повторил трюк, с той лишь разницей, что в этот раз гвоздь пробил только доску. За дверью раздался шум и топот многочисленных ног. Это из клуба вернулись курсанты, ходившие смотреть фильм.
– Роте, приготовиться к построению на вечернюю поверку! – донесся голос дневального.
– Ого, да уже без четверти одиннадцать,– спохватился, взглянув на настенные часы Бахтин.
– Давай, Королев, на построение,– похлопал меня по плечу довольный Захаров.
Я быстренько покинул «старшинскую».
С того вечера мои отношения с инструктором еще больше улучшились, но в лице Сомрякова я приобрел себе недоброжелателя.
Примерно через неделю старшины взяли меня с собой после отбоя в роту коков, где под «гвоздевой» трюк, на пари выиграли у местных инструкторов коробку сгущенки, а к нему несколько бутылок вина «Три семерки».
Пяток банок были выделены мне и честно употреблены с друзьями в роте.
Между тем, учеба катилась своим ходом.
Мы уже достаточно уверенно разбирались в образцах торпед и морских мин, знали их тактико-технические характеристики, принцип действия и правила обслуживания.
Иногда, под надзором мичмана Мальцева и Бахтина, выполняли практические стрельбы воздухом, из торпедных аппаратов.
Однажды какой-то шутник, незаметно запихал туда половину шапок, лежавших на полке вешалки.
Аппарат бахнул наружу (шапки улетели метров на тридцать) и мы собирали их, бегая по снегу.
В феврале 1972 года впервые побывали на дизельной лодке 641 проекта. А когда шли туда, командир остановил строй, развернул его к какому-то дому и сказал, – здесь после войны жил капитан 3 ранга Маринеско. Имя этого героического подводника мы узнали из его рассказов на занятиях.
Тем вечером мела сильная пурга. Фонари слабо освещали несколько пирсов в Минной гавани, у которых застыли покрытые инеем субмарины.
В рубке ближайшей к нам, тускло светились огни иллюминаторов, а у трапа стоял моряк в заснеженном тулупе, вооруженный автоматом Калашникова.
Роту подвели к лодке и выстроили вдоль пирса, вахтенный доложил что-то вниз по висящему рядом «Каштану»* Вскоре из узкой рубочной двери появился бородатый дядя в канадке, с повязкой дежурного на рукаве.
Пожав Иванову руку, он коротко проинструктировал нас о правилах поведения при посещении корабля: соблюдать порядок и тишину, руками ничего не лапать и не отставать.
По его команде «Вниз!» – растянувшись цепочкой, по узкому обледеневшему трапу мы взобрались на скользкий корпус корабля и по очереди протиснулись в рубку.
Через отдраенный люк, оскальзываясь и наступая друг другу на головы и пальцы рук, с грехом пополам спустились в центральный пост.
Он поразил нас множеством приборов, пультов, различных устройств, рукояток и вентилей, матово сияющих надраенной медью и никелем.
Знакомство с кораблем началось с первого отсека.
В нем располагались шесть торпедных аппаратов с автоматическим пультом управления, раскрепленные на стеллажах торпеды, а также множество других, неизвестных нам механизмов и приборов.
В отсеке дежурили двое моряков в засаленных ватниках и шапках, явно не обрадовавшиеся нашему появлению.
По указанию дежурного (тот оказался лейтенантом) они коротко и толково рассказали о торпедном комплексе, его особенностях, а также условиях обитания в отсеке.
Дело в том, что торпедный, наряду с третьим и седьмым отсеками дизельной подводной лодки, является отсеком живучести. То – есть, в аварийных ситуациях, например при потоплении корабля, он может принять весь личный состав из других отсеков, для возможной последующей их эвакуации на поверхность через торпедные аппараты или входной люк.
Кроме того, при гибели команды центрального поста, из первого отсека можно обеспечить аварийное всплытие лодки на поверхность. Из него же, с использованием объемной системы пожаротушения, возможно тушение пожаров, возникающих в других местах лодки.
А еще первый отсек является жилым. В нем, на парусиновых койках, натянутых на металлические каркасы, расположенные над торпедами, отдыхают после вахт порядка двадцати подводников. Сейчас эти койки были пусты, и их серый брезент вызывал тоскливое чувство безнадеги. Скоро, ох скоро, придется нам хлебнуть лиха.
В угнетенном состоянии мы проследовали в другие отсеки, и везде одна и та же картина: множество механизмов, устройств, станций, пультов, маховиков, рычагов, кабельных трасс и кнопок.
Между ними, как очажки цивилизации, крохотные каюты офицеров. И везде тяжелый, источающий ледяной холод металл.
Мы уже слышали, что на субмаринах не могли жить никакие живые организмы, кроме человека. После выхода в море, на них дохли даже крысы с тараканами, устойчивые к радиации.
Словно подслушав наши мысли, об этом с юмором рассказали вахтенные нескольких отсеков. Затем, для полноты ощущений, нас распределили по кораблю и заставили драить палубные настилы с трюмами, различные вентили и клапаны.