«Разовыми» они называются потому, что не подлежат стирке и после употребления используются на ветошь. Это по береговой инструкции. А в море наоборот.

Белье отличного качества, из натурального хлопка, (по слухам такое же выдают космонавтам) и многие офицеры и мичмана, «придерживают» пару-тройку комплектов для последующего отпуска. Что б подарить друзьям, как предмет экзотики.

На исходе второй месяц боевого дежурства, и желанный отпуск не за горами.

А пока мы таимся в глубинах Саргассова моря, по ночам всплываем на сеансы связи и очень страдаем от жары.

До солнца две сотни метров океанской воды, но в отсеках душно, на переборках конденсат и все ходят потные. К тому же у нас уже несколько дней барахлит холодильная установка, и мясо стало припахивать.

Завершив одевание и натянув пропахшее никотином «РБ» (в лодке запахи очень прилипчивы) я отдраиваю глухую металлическую дверь, поднимаюсь на среднюю палубу ракетного отсека и направляюсь в корабельную амбулаторию, где проживаю в изоляторе вместе с доктором.

Там с подволока свисает мокрая простыня, с дующим на нее вентилятором, а у стола сидит «док», и что-то сосредоточено кропает шариковой ручкой на бумаге.

– Че, Сань, наверное о ведмеде пишешь? – невинно спрашиваю я.

Доктор у нас «щирый хохол» и многие слова произносит по украински, что вызывает бурную радость лодочных юмористов.

– Не, – вздыхает док. – Отчет, в бога його маму.

Кто в штабах придумал отчеты о плаваниях я не знаю, но писать их обязательно – бюрократии на флоте хватает.

–Ну-ну, – бормочу я и перебираюсь в смежный с амбулаторией изолятор. Там две, расположенных одна над другой койки, наподобие тех, что в купе поезда, небольшой стол-тумба, два белых платяных шкафчика и наш персональный гальюн за герметичной дверью.

Я наклоняюсь к нижней, подымаю ее и звеню в рундуке* бутылками. Все пусты.

Перед походом практически все офицеры, помимо прочего, подкупают для себя ящик-другой минеральной воды, поскольку та, что варят химики безвкусная, и потребляют по мере надобности.

Разочаровано крякнув, я опускаю койку и думаю, у кого может быть минералка.

У «дока» тоже кончилась и у всех моих приятелей тоже.

И тут меня осеняет – у замполита! Тем более, что накануне он приглашал меня на стаканчик. Отношения с заместителем у меня трепетные.

Дело в том, что он готовится к переводу в Москву, а с неделю назад на корабле случилось грандиозное «ЧП». Прикомандированный к экипажу матрос, пытался лишить жизни своего непосредственного начальника. Причем демонстративно, гоняясь за ним по турбинному отсеку, с пожарным топором в руках.

Общими усилиями буяна скрутили, препроводили в каюту замполита, и тот, вместе с командиром, по возвращению решили предать его суду военного трибунала. С парнем случилась истерика, на разборку был вызван доктор, а потом несостоявшегося убийцу, под конвоем доставили ко мне для последующего дознания.

И тут выяснилось, что он подлежал демобилизации еще два месяца назад, но в своем родном экипаже насолил отцам-командирам, и по согласованию с нашими, был отправлен в автономку «для перевоспитания».

Этим вопросом вплотную занялся командир турбинной группы – недавно выпущенный из училища лейтенант, и практически все вахты, не раз бывавший в плаваниях специалист 1 класса, под душещипательные сентенции «воспитателя», черпал там соляр и воду.

С учетом этого всего, состава преступления в его действиях я не нашел, матрос был профилактирован и возвращен на боевой пост, а лейтенант получил неполное служебное соответствие.

– А своему адмиралу по приходу доложишь? – осторожно поинтересовались командир с замом.

– Нет, – пообещал я. – Возьму грех на душу.

Вернувшись в амбулаторию, я выщелкиваю из штатива трубку и набираю номер зама.

– Владимир Петрович, Королев, как насчет обещанной минералки?

– Давай, заходи, – сипит трубка, – как раз посоветуемся.

– Чуешь, Валер, выдури у него бутылку, а я ее подморожу в провизионке, – слыша разговор, сглатывает слюну док.

– Постараюсь, – киваю я, и выхожу наружу.

Сзади хлопают тяжелые переборочные люки, в отсеках надоевший гул лодочной вентиляции, и парная до одури духота.

Тяжело дыша, я поднимаюсь по трапу на расположенную рядом с офицерской кают-компанией матово сияющую площадку и отодвигаю дверь замовской каюты.

В ней, сидят замполит, с помощником и о чем-то тихо беседуют.

– Давай, Николаич, присаживайся, – кивает капитан 2 ранга на расположенный напротив диванчик, затем встает, открывает небольшой лючок в обшивке и извлекает из межбортного пространства запотевшую, с розоватой этикеткой бутылку.

– «Боржом», – закатывает глаза помощник и вожделенно на нее косится. Затем появляются три стакана и хозяин набулькивает в них искрящуюся пузырьками воду.

– М-м-м, – мычим мы от удовольствия и с наслаждением ее вытягиваем.

Наш помощник командира, капитан 3 ранга Паша Малько, тоже «приписной»*, я с ним был в автономке и глубоко уважаю. Паша блестящий офицер, фанатично любит море и неиссякаемый оптимизм.

Вот и сейчас, в отличие от нас он бодр, подтянут и благоухает «шипром».

– Значит так, – поворачивает в мою сторону кресло зам. – Как по твоему психологическое состояние команды?

– Не очень, Владимир Петрович, – отвечаю я, – полста суток под водой не шутка, все устали.

– Точно, – кивает рыжей головой заместитель. – А посему всех надо встряхнуть и, так сказать, придать бодрости.

– Что, снова лекции о бдительности? – настораживаюсь я.

– Не угадал, – довольно щурится кап два. – Вот мы с помощником, – кивает на Пашу, решили организовать кое-что поинтересней.

– Концерт?

– Нет, – хлопает меня по колену Малько,– коллективную лепку пельменей!

– ?!

– Ну да, и не делай большие глаза, – ухмыляется Паша. – Когда я был минером на «дизелях» и мы шесть месяцев болтались в Средиземке, с тоски всей командой принялись лепить пельмени с ламинарией, поскольку все мясо протухло. И знаешь, здорово помогло, даже смеяться начали.

– Во-во, – многозначительно поднимает вверх палец зам. – Коллективный труд, это великое дело!

– Это ж сколько пельменей надо? – почему-то начинаю я считать по пальцам

– Совсем плохой стал, – укоризненно качает головой помощник. – Две тысячи четыреста, из расчета двадцать штук на организм.

На лодках матросов, офицеры в обиходе называют по разному. В мое время, когда я служил срочную, нас звали «шлангами», на соседней – «пингвинами», а вот на этой «организмами». И все это от неистребимого флотского юмора и, как на нем говорят, для полноты ощущений.

– А заодно организуем и призы, – развивает мысль Паша. – В каждую сотню по гайке, кому попадет на зуб, тому воблу.

– Как бы того, не подавились, – с сомнением косится на него заместитель. – Ты уж согласуй это с доктором.

– Обязательно, – соглашается помощник, – ну, так я пошел? Озадачу интенданта.

Заместитель солидно кивает, мы остаемся одни и я ложу ему на стол бумажку.

– Это что? – разворачивает он ее и близоруко щурит глаза.

– Да так, вроде частушек, почитайте.

А слева молот, справа серп,

Это наш советский герб,

А хочешь сей, а хочешь куй,

Все равно получишь …

– твою мать, так это ж махровая антисоветчина! – наливается он краской. – Откуда?

– Мичмана после вахты поют, в семнадцатой каюте.

– Ну, я им курвам покажу, – шипит зам. – Получают как министры и такое блядство.

Чуть позже я иду назад, с бутылкой минералки для дока и представляю, как он обрадуется.

– О, боржом! – экспрессивно восклицает Саня, изымает у меня бутылку и бережно водружает на стол. – Шас заморозим и вечером дерябнем, – потирает руки.

Я замечаю на кушетке россыпь никелированных гаечек, беру одну и с интересом рассматриваю.

– Тут заходил Паша Малько, – кивает на нее Саня, – ты в курсе, что они задумали?