Итак, Клайв и его товарищ трудились на совесть с ноября и до конца апреля, когда наступила пасха, а с ней и блистательные торжества, коими римская церковь отмечает этот святой праздник. К этому времени альбомы Клайва были полны рисунков. Руины времен империи и средневековья; поселяне и волынщики; босоногие монахи с тонзурами; волосатые капуцины и столь же заросшие завсегдатаи из Греческой кофейни; живописцы, съехавшиеся сюда со всего света; кардиналы, их странные экипажи и свита; сам его святейшество (то был папа Григорий XVI); английские денди, гуляющие по Пинччо, и живописные римляне, члены местного охотничьего общества, - все это рисовал наш юноша и все это впоследствии вызывало восхищение его друзей. У Джей Джея было мало набросков, однако он написал две прелестные небольшие картины и продал их за такую хорошую цену, что служащие в банке принца Полониа обходились с ним весьма почтительно. У него имелось еще несколько заказов, и поскольку он достаточно поработал, то счел для себя возможным сопутствовать мистеру Клайву в увеселительной поездке в Неаполь, каковую тот полагал необходимой после своих грандиозных трудов. Последний, со своей стороны, не закончил ни одной картины, хотя начал не меньше дюжины, и оставил стоять лицом к стене; зато, как мы знаем, он делал эскизы, курил, обедал и танцевал. Итак, легонькая бричка была снова заложена и оба наши приятеля пустились в дальнейшее путешествие, провожаемые дружескими возгласами целой толпы братьев художников, собравшихся по этому поводу на торжественный завтрак в уютной гостинице близ Латернских ворот. Как они швыряли в воздух шапки и кричали - каждый на своем языке: "Lebe wohl!" {Прощай! (нем.).}, "Adieu!" и "Помоги тебе бог, дружище!". Клайв был среди этих артистов героем дня и баловнем всей их развеселой компании. Его рисунки они дружно признавали отличными, и общее суждение было таково, что он может все, только захоти!
Итак, пообещав скоро вернуться, они оставили великий город, который любят все, хоть однажды в нем побывавшие, и позднее тепло вспоминают, как родной дом. Друзья пролетели через Кампанью и восхитительные холмы Альбано, пронеслись по мрачным Понтийским болотам, остановились на ночлег в Террачине (совсем, кстати, не похожей на Террачину из "Фра-Дьяволо" в Ковент-Гарденской опере, что с огорчением отметил Джей Джей) и назавтра, промчавшись галопом мимо сотни старинных городов, которые понемногу обращаются в руины на живописных берегах Средиземного моря, и поднявшись к полудню на холм, увидали Везувий, чей величественный силуэт синел в туманной дали, увенчанный, точно флагом, легким дымком, тающим в безоблачной небе. И около пяти вечера (что удается тем, кто выезжает из Террачины с рассветом в сулит форейторам хорошие чаевые) наши путники прибыли в древний город, окруженный крепостной стеной и рвом, над блестящей водой которого изогнулись подъемные мосты,
- Вот и Капуя, - сказал Джей Джей, и Клайв разразился смехом, вспомнив свою Капую, которую он оставил тому назад несколько месяцев, а теперь казалось, что лет. Из Капуи в Неаполь ведет прекрасная прямая дорога, и наши путешественники добрались к ужину до этого города; и если они остановились там в гостинице "Виктория", то им было так уютно, как может только мечтаться джентльменам их профессии.
Местный пейзаж совершенно очаровал Клайва: когда он пробудился, глазам его предстало великолепное море, а вдали волшебный остров Капри, где среди аметистовых скал могли бы резвиться сирены; берег был унизан белыми домиками селений, сверкавшими как жемчужины над лиловой водой; а над этой ослепительной панорамой вздымался Везувий, и у вершины его играли облака; все вокруг было разубрано пышной зеленью - этим весенним подарком щедрой природы. Неаполь и его окрестности до того понравились Клайву, что в письме, отправленном через два дня после приезда, он сообщил мне о своем намерении остаться здесь навсегда и даже приглашал заглянуть в изумительную квартиру, которую приглядел себе в одном из соседних палаццо. Он был до того очарован красотой этих мест, что даже почитал отрадой скончаться здесь и быть похоронену, так восхитительно было кладбище, где вечным сном спали неаполитанцы.
Однако судьбе было неугодно, чтобы Клайв Ньюком остался до конца дней своих в Неаполе. Его римский банкир переправил ему несколько писем, каковые частью прибыли туда по его отъезде, частью же лежали "до востребования", и хотя имя адресата было весьма четко написано на них, почтовые чиновники, по своему обыкновению, не потрудились разглядеть его, когда Клайв посылал за своей корреспонденцией.
На одно из этих писем Клайв так и набросился. Оно пролежало на римской почте с октября месяца, хотя Клайв сто раз справлялся, нет ли ему писем. Это было то самое ответное письмецо Этель, о котором мы упоминали в предыдущей главе. В письмеце этом содержалось немногое - ничего, конечно, такого, что из-за девичьего плеча не могла бы прочитать Добродетель или бабушка. Это было простое и милое, чуточку грустное послание, где в скупых словах описывалась болезнь сэра Брайена и его нынешнее самочувствие; сообщалось, что лорд Кью быстро поправляется, - словно Клайв должен был знать о приключившемся с ним несчастье; далее в нем говорилось о сестрицах, братцах и о родителе Клайва, а кончалось оно сердечным пожеланием кузену счастья от искренне преданной ему Этель.
- А ты хвастался, что все кончено. Значит, не кончено, видишь, говорил друг и советчик Клайва. - Иначе, почему бы ты кинулся читать это письмо прежде других, Клайв! - Джей Джей внимательно всматривался в напряженное лицо Клайва, пока тот читал записку молодой девушки.
- Но откуда ты знаешь, от кого это письмо? - удивился Клайв.
- Ее имя написано на твоем лице, - отвечал его приятель, - пожалуй, я даже знаю, о чем в нем говорится. Право, Клайв, у тебя предательская физиономия!
- Да нет, все кончено. Только, видишь ли, когда человеку довелось пережить такое, - продолжал Клайв, заметно помрачнев, - ему очень... очень хочется получить весточку от Элис Грей и узнать, как ей живется, так-то, ДРУГ)- и он, как в былые времена, затянул: - "Она другого любит, мне не видать ее!.." - и, допев куплет до конца, рассмеялся. - Да-да, - говорил он, - это очень милая, бонтонная записочка; в ней изысканные выражения, Джей Джей, и очень правильные чувства. Каждое маленькое t перечеркнуто, и у каждого маленького i над головой точка. Просто образцовое упражнение, знаешь ли, за которое прилежный ученик, как рассказывается в старом учебнике чистописания, получает пирожное. Впрочем, ты, возможно, не по такой книжке учился, Джей Джей? А меня мой славный старик учил грамоте еще по своему букварю. Ах, стыд-то какой: от девицы письмо прочел, а отцовское ждет. Милый мой старик! - И он взял письмо со словами: - Прошу прощения, сэр. Всего пятиминутный разговор с мисс Ньюком, нельзя же было отказать ей - долг вежливости, сами понимаете! Между нами ничего нет. Это только этикет, клянусь вам честью и совестью! - Он поцеловал отцовское письмо и, еще раз воскликнув "Милый мой старик!", приступил к чтению следующего послания:
