Мерлин смотрел на них совсем недолго, прежде чем все то маленькое намерение тащить Артура на переговоры к этому индюку Баярду вовсе исчезло. Он тихо подошел к кровати и аккуратно тронул друга за плечо. Странно, но тот проснулся, что означало, что сон наступил только что, и он был тревожным. Взгляд, взметнувшийся вверх, был беспомощным и тяжелым.

- Там приехал Баярд с переговорами, – прошептал Мерлин, чтобы не разбудить слабо сопящую в грудь мужа Гвиневру. Артур посмотрел на жену, а потом снова на друга. Предупреждая его просьбу, Мерлин со слабой улыбкой продолжил: – Как отмажемся?

Артур встретился с ним глазами, и кроме беспомощной мольбы в его взгляде появилась теплая благодарность.

- Скажи, что я ранен, – прошептал он в ответ. – И очень серьезно.

- Три удара меча в грудь, так, что с постели встать не можешь, – кивнул Мерлин. – Организую.

Он уже собирался идти обратно, как тихий в темноте шепот заставил обернуться.

- Мерлин?

- М?

- Спасибо.

Маг понимающе дернул уголками рта. Он понимал, что Артур сейчас просто не мог покинуть Гвен. Женщина чудом выжила, когда так много рожениц умирают. Королева спасла свой народ, потеряв из-за этого сына. И сейчас король оставлял свой народ, чтобы выжила его королева. Всего лишь на вечер. Один вечер Камелот может дать своим правителям? Может ли народ дать своим слугам всего только вечер на исцеление?

Конечно, может. Потому что должен. Так и должно происходить. Поэтому Гвиневра, забывшаяся тревожным сном, свернувшись клубочком в руках мужа, была сейчас не королевой, а просто женщиной. Хуже того, она была матерью, чье дитя умерло у нее в руках. А Артур, снова устало ткнувшийся лицом в лохматую макушку жены, не был королем – на один этот вечер он был просто мужем, просто отцом мертвого ребенка.

- Милорд, – с невозмутимым видом сообщил Мерлин лорду Осберту и его сторонникам, спустившись обратно, – к сожалению, Его Величество не сможет принять лорда Баярда по причине здоровья, ведь в походе он был ранен. Он надеется, для лорда Баярда это достаточно уважительная причина отказа.

- Что значит “ранен”? – возмущенно вспыхнул старикан. – Он был здоров, я видел. Большой политикой нельзя пренебрегать...

- Прошу прощения, – едва сдерживая язвительность в голосе, возразил Мерлин, – но мне это сообщил король самолично. Следует это понимать так, что вы называете его...лжецом?

Это был тот самый момент, где ему по всем правилам безопасности следовало бы опустить голову, пробормотать извинения и просить о милости, потому что он всего лишь слуга. Да только вот он был слуга Артура, и для него правила давно были иными. И старика с предрассудками это злило. Оспорить авторитет короля он не мог, так что теперь ему предлагалось идти к Баярду и сообщать неприятную новость. Мерлину было плевать, как он выкрутится и как отреагирует Баярд. Глубоко в душе его даже не так уж волновало, какие последствия будет это иметь для Камелота.

Его работа была только в том, чтобы теперь до самого утра и нога советника или придворного не ступала в спальню его друзей.

Когда Артур проснулся в следующий раз, в покоях стояла темень. Ни одной свечи не было зажжено, что означало, что уже глубокая ночь.

Гвиневра еще спала, и это было хорошо. Было время привести в порядок свои мысли и чувства, прежде чем он столкнется с ее мыслями и чувствами.

А мысли бродили по разлившимся в комнате гробовой тишине и черноте совершенно не о том. Внутри была та самая сосущая, холодная пустота. Он отстраненно подумал, что спал, так и не переодевшись с дорожной одежды, только скинув экипировку, а еще о том, что постель, скорее всего, была вымочена принесенным им сюда дождем и высушена часами сна. Они спали, не укрывшись одеялом, оно вообще пряталось где-то далеко, на другом конце кровати, которого в этой темноте не существовало. Просто, как сидели, так и легли – сплетясь накрепко, вцепившись друг в друга и не желая пропускать и крупицу воздуха в промежуток. Ничего, Мерлин завтра уберет беспорядок...

Боги, Мерлин, Баярд, переговоры... Он совершил ошибку, отказавшись встречаться с королем Мерсии. Это навлечет на Камелот немало неприятностей... Но черт возьми, разве женщина в его руках не заслуживала сейчас его поддержки, его слов, просто его рядом? Неужели она не могла получить хоть немного утешения? И почему другим людям за это придется рисковать жизнью…

Ему так не хотелось утра. Ведь избегать мир вечно не получится, тем более ему. Нужно будет выйти наружу, встретить осуждающие взгляды советников, разжевать им на пальцах какие-нибудь придуманные причины, потому что банальное человеческое горе для них не причина для слабости. А потом пойти на тренировку, выбивать дух из рыцарей и не думать о том, что каждый из них чей-то сын. Размышлять о кучах людей и стараться не представлять себе, как выглядел бы его сын в их возрасте. Но это все не так важно, как то, что придется оставить Гвиневру. Вряд ли она выйдет из покоев, да ей и незачем особо. Ее обязанности он может поручить кому-нибудь из доверенных придворных дам. Просто она останется здесь, совсем одна, тонуть в этой пучине и гнобить себя за то, что в нее попала.

Вот она проснулась. Забавно, ее разбудило пение соловья, вдруг резко перепрыгнувшего с одного колена на другое. Лохматая макушка щекотно зашевелилась, чуть слышнее задышал нос. Спустя немного времени пальцы вытерли глаза.

- Знаешь, он мне приснился, – вдруг тихо прошептала Гвиневра. Видимо, она тоже поняла, что он не спит, по дыханию. – Наш мальчик. Как я его и представляла. С золотистыми волосами, шапкой такой, милой, и карими глазами, большими-большими. Высокий для своего возраста, ему было лет девять. Он бегал на том лугу на заднем дворе...с деревянным мечом. И хохотал...так заливисто, что я тоже смеялась.

Артур очень постарался ничего не представлять, но воображение услужливо все нарисовало.

- Он был бы очень хорошим, – хрипло отозвался он. Его голосу удивился и даже возмутился соловей, прекративший на минуту свою песню.

- Да... – кивнула Гвен. Прошуршала в темноте подушка. – Принц Камелота... Он должен был родиться на исходе ноября. Этой зимой мы должны были быть родителями. Гаюс сказал, что это был-таки мальчик, знаешь, я ему и имя придумала, пока была беременна...

- Не надо, – поспешно остановил ее Артур. На секунду повисла недоуменная тишина. – Гвиневра, он умер. Ты не оживишь его, дав ему имя.

Целую вечность она молчала, и он не мог видеть ее лица в ночи. Потом она наконец прошептала:

- Я и так его не смогу забыть.

Он медленно провел ладонями по ее спине и обнял так, как обнимают детей. Ноги случайно наткнулись на далекое одеяло.

- У нас будут дети, – тихо сказал он ей на ухо, прижавшись щекой к ее макушке и пытаясь уверить в этих словах пустоту, царившую внутри него самого. – Ты еще родишь нам здоровых и красивых малышей...

- Но его – нет, – выдохнула Гвен безжизненным голосом. Он почувствовал, как ее руки скользнули к животу, будто там все еще жило дитя. – Наш мальчик мертв. Он уже толкался у меня в животе, понимаешь? Толкался, прямо мне в ладонь. И замирал, если я пела. Он слышал меня. Я чувствовала, как он ворочается там, внутри меня, под сердцем. Еще вчера утром он меня разбудил, потому что проснулся раньше. А теперь...

- Замолчи-и, – прошипел Артур в густые волосы жены, жмурясь от потока слов, в которых еще жила мертвая жизнь. Жизнь их сына. – Не мучай себя.

Он почувствовал, как она снова болезненно сжимается в его руках.

- Но я хочу... – сдавленно всхлипнула Гвиневра, комкая в пальцах его рубашку. – Артур, я не могу без него!.. Он должен был жить, его не могли забрать у меня! Верни его мне, пожалуйста, прошу, умоляю... Я не могу без него, я не хочу без него! Он нужен мне... Мой малыш, мой сынок, мой маленький...

- Чшш, – прошептал Артур, прижимая ее к себе, тихо скулящую от смертельной тоски. – Наш сын умер, как настоящий принц – спасая свой народ. Мы никогда его не забудем.