Гвен, завороженная этой речью, с влюбленной улыбкой смотрела на мужа. Как же так получилось, что в нем уживались капризность и бескорыстие, наглость и самоотверженность, хамство порой и абсолютное благородство в остальное время? Как же так получилось, что Камелот так долго ждал своего короля? Гвиневра чувствовала себя так, будто она стояла на пороге великого будущего.

А ведь она знала об этом уже давно. Еще тогда, когда в казавшемся ей высокомерным свиньей молодом принце она вдруг увидела благородство, такое чистое и безраздельное, что оно проглядывало даже через старательно сочиненный образ наглого забияки. И как же сильно не давало этому выглянуть и вести в этот прекрасный Альбион воспитание Утера, которое говорило о силе вместо заботы, о правилах вместо милосердия, о жесткости вместо взаимопомощи. Гвен помнила тот самый разговор, который подслушала однажды у дверей Тронного Зала в дни, когда Утер был околдован троллихой. Она помнила слова Артура, когда тот спросил отца, почему люди Камелота не могут быть ему и подданными, и друзьями одновременно. Вот так оно и было. И народ это знал, чувствовал, люди обожали своего короля еще с его юных лет. Смотря на него, Гвен думала, что этот новый объединенный Альбион возможен. Еще как.

- Что? – недоуменно спросил Артур, заметив ее взгляд и улыбку.

- Ничего. – Не переставая улыбаться, она пожала плечами. – Просто подумала, что все эти люди, что посчитают, что ты приедешь в Богорд для собственной наживы, так сильно ошибутся. И кто же будет править этим объединенным королевством? Ты?

Казалось, его сильно удивил этот вопрос.

- Я? Почему? – он нахмурился. – Это будет тот, кого выберет народ и кого согласны будут признать верховным правителем остальные короли и королевы.

Гвиневра поднялась с кресла, подошла к нему и обвила тонкими руками его талию. Потянулась, ласково поцеловала.

- Что-то я догадываюсь, кого именно будут согласны признать абсолютно все. – Дождавшись ответной улыбки, она отстранилась и отошла к гардеробу, бросив через плечо. – Не забудь взять Мерлина в поездку.

- Там же война.

- И там его мать. – Она обернулась, чтобы успеть заметить, как его лицо вытянулось, когда он вспомнил этот маленький факт. – Это невероятно! – рассмеявшись, Гвен всплеснула руками. – Масштабное благородство и полное игнорирование нужд конкретных людей.

- Я просто забыл! – воскликнул, оправдываясь, король.

- Ага, – все еще посмеиваясь, ответила королева и открыла шкаф, чтобы найти сорочку.

- Это правда! – крикнул Мерлин, закрывая за собой дверь в покои. Гаюс поднял взгляд от стола, на котором он молол лекарственные травы. – Мы правда едем в Богорд! Советники, конечно, в шоке, – маг состроил важную рожицу, хватая с корзины яблоко. – Половина рыцарей тоже еще не поняли, зачем нам воссоздавать бывшее вражеское королевство, но мы все-таки едем. Двинемся через пару дней, когда все будет готово.

- А ты-то чего такой радостный? – спросил Гаюс. – Ты же не любишь военные походы. Помнишь? Холод, много часов непрерывной езды, куча грубых рыцарей вокруг и прочее?

- Во-первых, сейчас июнь, – возразил Мерлин. – Так что холодно мне не будет. Во-вторых, поворчать-то всегда можно, а дела делать надо. Гаюс, я еду домой! К маме!

Лекарь ахнул, вспомнив.

- Точно. Сколько ты у нее не был уже?

- Давно... В марте же вроде войска дороги перекрыли. Да, к тому же, мы едем собирать королевство заново – обновленное и дружественное. Ты не понимаешь, Гаюс? Альбион строится!

Мерлин хохотнул от восторга. Старик смотрел на него, а в уголках его сморщенных губ пряталась тень лукавой улыбки. Он вспомнил, как случайно (да, именно так, совершенно случайно) подслушал пару часов назад Артура, который воодушевленно рассказывал об Альбионе жене. И вот теперь перед ним сидел Мерлин, в восторге описывающий то же самое.

Иногда Гаюс был благодарен небу за то, что эти двое были так непохожи внешне: черноволосый, лопоухий, долговязый Мерлин и светловолосый, широкоплечий Артур. Потому что иногда они были настолько сильно похожи по духу, что, пожалуй, только внешность и могла помочь их различить. Гаюс не знал, видели ли это другие и видели ли это сами мужчины, но он точно видел. Видел, что они мечтали об одном и том же, что они делали один и тот же выбор, что они одинаково верили в людей, что они были одинаково благородны и добры. Если бы ты задал какой-то вопрос Мерлину, а потом немного погодя Артуру, то они ответили бы абсолютно одинаково. Даже пошутили бы как-то похоже.

Гаюс понимал, почему сначала они казались такими разными.

Он знал Мерлина, как сына и как друга, с тех пор, как тот поселился у него в каморке. Он знал Хунит и мог представить себе, как та воспитывала своего сына. Мерлин родился с магией, в мире, который ее ненавидел. Он родился с магией среди людей, которые ее боялись. Он рос, зная, что все люди вокруг в любой момент непременно ополчатся против него, стоит ему только раскрыть себя. Он рос среди убеждений, что магия развращает людей, делая из них чудовищ. Поэтому Хунит так важно было воспитать в нем прежде всего душу. Поэтому она старательно наставляла его с детства делать добро, различать благородство и подлость. Поэтому мать с самого начала учила сына, что насилие – это плохо, а красота – это хорошо. Хунит воспитала в Мерлине душу, и он вырос, считая это самым важным в человеке. Поэтому он выглядел не от мира сего, придя в столицу Камелота и увидев, как много людей здесь живут не так, как должны.

Гаюс прожил во дворце довольно долго, настолько долго, что помнил еще королеву Игрейн. Из-за этого он имел возможность наблюдать и за второй стороной монеты. Артур был рожден быть королем. Он был рожден для решений, которые будут влиять на все королевство, он был рожден, чтобы вести армии и устанавливать законы. Поэтому от него требовали прежде всего силу. Утер вообще считал это самым важным. Он говорил сыну, что короли не должны ошибаться и давать слабину, что они не должны показывать своих чувств и жить на поводу у своих желаний, что они должны жить ради своего народа и не давать ему узнать это. Артур вырос, считая, что ответственен за каждого убитого разбойниками крестьянина и каждую молнию, что спалила урожай. Он вырос, считая, что никому не имеет права показывать свои сомнения и страхи, свою человечность и свое горе.

И да, в Мерлине была сила, а в Артуре была душа, но оба выросли с разными приоритетами. Один выпячивал душу, считая, что это защитит его от зла, а второй выпячивал силу, считая, что это защитит его от слабости. Когда Мерлину было плохо, он плакал, считая, что это проявление человечности, которое хоть чуть-чуть облегчает горе. Когда Артуру было плохо – застать его плачущим было нереально, а если бы у тебя случайно это вышло, он бы это заметил и тут же собрался. Когда Мерлин видел драки и сражения, он кривился от отвращения, считая это глупостью и злом. Когда Артур видел драки и сражения, он смеялся, веря, что так непременно нужно жить.

И только в этом и была их разница. В остальном же Гаюс смотрел на них и мог только посмеиваться от того, насколько они были одинаковы.

- Вставай, перепелка седая! У меня новость!

Именно после этого крика на Слизерина обрушилась вся мощь рыцарского веса. Впрочем, после трех недель на диете Гаюса Годрик неплохо похудел, но все же не настолько, чтобы как мешок с мукой падать на друга, сладко спящего в своей постели ясным июньским утром. Салазар спихнул его, чтобы он скатился с него к стенке, и упрямо завернулся в одеяло.

- О-ох, опять ты на мою голову, – проворчал он в подушку, но было поздно: солнечный свет прорвал его оборону и проник под веки, чтобы разбудить мозги. – Какого черта ты вообще тут делаешь, почему не живешь в замке вместе с остальными рыцарями?

Кровать несчастно бухнула, пол тоже что-то прорычал, как далекий гром, и спрыгнувший друг сорвал с него одеяло.

- Зачем мне платить за постой, если у меня есть здесь бесплатная жилплощадь?