Марьи было уготовлено судьбой стать инвалидом. Многие инвалидами рождаются, а некоторые ими становятся. И это конечно не связано с богом или дьяволом. Это связано лишь с тем, когда произошло зачатие плода, и только.

Это лишь мое мнение, у Вас совсем иное. Смешно, в мире столько религий, и столько Новых годов, что просто посмеяться хочется. Ведь летоисчисления у всех разное, а годовой оборот солнце во круг земли одно. Смех, да и только.

Поняв, что она уже не в небе, Марья посмотрела во круг себя чтобы убедиться что она там где была до того как воспарила в небо. Все было так как всегда. Столик за котором сидела Олеся и Клавдия Ивановна. У него стояла Аманда. С плавучего ресторана был виден берег проплывающей мимо них Вены. На столах стояли подсвечники в которых стояли горящие свечи. Затем она сказала:

–Это жестоко. Зачем дарить надежду если она иллюзорна, и никогда не осуществиться? – затем она тихо добавила. – Жестоко.

Не зная что сказать, Клавдия Ивановна с упреком посмотрела на Аманду, но та не предала этому взгляду никакое значение. Казалось, что она застыла в той позе в которой стояла до этого. Смотря вдаль она словно была отчужденная от всех. Ее мозг был занят мыслями, но не теми которые у нее были до сих пор. Мысли были совершенно иными, а взгляд был безжизненно пустым. В какой-то момент она пришла в себя, и посмотрев на Марью, поинтересовалась:

–Вам понравился вальс?

–Да. – ответила Марья, затем поинтересовалась. – Что это было?

–Вальс Штрауса Голубой Дунай.

–Я не об этом.

–А чем же?

–Я чувствовала что я лечу в облака. – объясняла Марья. – Я чувствовала что у меня словно появились крылья. Будто я порхаю там, – показала она рукой на небо. – в облаках. – затем она сказала. – Но стоило музыки закончиться, как я упала в большой колодец. – объясняла она. – Меня словно тащило вниз! «И вот я здесь», – горько сказала она, и тяжело вздохнув тихо добавила. – это жестоко. «Жестоко дарить людям надежду на счастливую жизнь и их исцеления», – затем она сказала. – это жестоко.

Аманда ответила так:

–Все в этом мире эфемерно.

–Надежда тоже?

–И она.

Тут Клавдия Ивановна вмешалась, сказав:

–Зачем Вы так? Девочка и так не находит себе место, а Вы еще обнадеживаете ее впустую.

–Я никогда и никого не обнадеживаю. – резко ответила Аманда. – Человек обнадеживает себя сам! Надеяться на то что никогда не сбудется. – она сделав паузу, добавила. – Человек всегда надеяться на лучшее, – затем она добавила. – только этого лучшего можно не дождаться. Оно никогда не наступит. – затем она добавила. Только в надеждах и фантазиях самого человека.

Марья сказала:

–Это жестоко.

–Это жизнь. – ответила Аманда. – Жестокая беспощадная жизнь, и ее злодейка, судьба. – затем она призналась. – Я тоже когда-то хотела жить. Но мне не позволили жить, насладиться жизнью. – затем она продолжила. – Я любила, а он изменил мне. Тогда я с ним развилась оставив его без гроша в кармане. Недолго думая его любовница его бросила, а он прибежал ко мне просить прощение. Я его не простила, и выгнала его из моей жилплощади. Пущай идет куда хочет, лишь бы с глаз долой и из сердца вон. Навсегда. Я больше не слышала о нем, и лишь в конце его бесславной жизни он написал мне письмо, в котором он просил прощение. Но я его так и не простила.

Выслушав Аманду, Клавдия Ивановна поинтересовалась:

–К чему Вы это нам рассказываете?

–Я рассказываю Вам эту историю потому, что хочу чтобы вы поняли, не стоит злиться на свою судьбу, а то судьба рассердится на Вас.

Марья сказала:

–Не поняла.

А Олеся сказала:

–Я тоже.

–В тот раз мне надо было хотя бы дать ему хотя бы шанс. – сказала Аманда. – Но я его выгнала. – она сделала грустную паузу, и сказала. – Теперь мой удел принимать на этом плавучем ресторане влюбленные пары, сама же при этом оставаясь одинокой.

Тут Клавдия Ивановна сказала:

–Порой лучше быть одинокой чем семейной.

–Может Вы и правы. – согласилась с ней Аманда. – Порой одиночество лучше любого лекарства от сердечных ран. Не быть ни от кого зависимой, ни к кому привязанной, и не стоять на кухни день и ночь пытаясь состряпать из ничего хоть что-то. А о стирке уж молчу, – надоело.

В это самое время к Аманде подошла женщина игравшая на рояле. Она посмотрела на гостей, и спросила:

–Вам понравился вальс?

Ее голос был тонок как звук самой флейты. Играя свою мелодию в лесу под пенья сидящих на деревьях птиц.

Сидевшие за столом женщины посмотрели на спрашиваемую их женщину, и одна из них ответила за всех:

–Нам понравился вальс.

Женщина посмотрела на Марью, сказала:

–Я знаю, что Вы чувствовали каждую ноту одного из замечательного произведение Иоганна Штрауса. – затем она поинтересовалась. – Что Вы хотели бы сказать по этому поводу?

Этот вопрос почему-то смутил Марью. Она не хотела говорить о том, что она чувствовала слушая это произведение великого мастера вальса.

–Вы хотите знать? – сказала она, затем спросила. – Как Вас зовут?

–Извините, я не представилась. Меня зовут Доремианна.

Тут Марья поняла, что и Аманда и Доремианна все еще стоят, и она предложила им сесть, на что Аманда сказала:

–Мы не можем сесть за стол с гостями. – затем она добавила. – Каждая из нас сидит на своем месте, и только. Я за столом хозяйке, а Доремианна за роялем. – затем она добавила. Мы не можем сесть не на свое место, – и сделав паузу она добавила. – Это было бы неправильно.

Женщины переглянулись, и Марья с понимающе ответила:

–Порядок прежде всего.

Аманда подтвердила:

–Это верно. – затем она добавила. – Все в этом мире не идеально, даже искусство.

Доремианна поинтересовалась:

–Это Вы о чем?

–Об искусстве как таковом. – ответила Марья. – Все искусство не совершенно. – сказала она, затем добавила. – Даже вальс.

Доремианна удивилась и недоуменно спросила:

–Вам не нравиться вальсы Штрауса?

–Нет. – возразила она. – Вальсы Штрауса мне очень нравится. – затем она добавила. – Если бы он жил в наше время, то я уверенна, что он написал бы свои лучшие произведения. – затем она пояснила. – Я имею в виду что искусство движется вперед, и бессмертные произведения бессмертных композиторов будут жить вечно. – затем она сказала. – Но если бы эти музыканты жили в наше время, то они создали б произведения в тысячу раз лучше, чем тогда при их жизни.

–Это так. – согласилась с сестрой Олеся. – Искусство много потеряет если классика умрет. – затем она добавила. – впрочем, она сейчас умирает. – затем она сказала. – Джас уж не играют, а рок-н-ролл заменил рэп. Скоро появиться попса. Рэп – музыка для дебилов, а попса не знаю для кого. – затем она сказала. – Эта музыка, если ее можно так назвать, конечно найдет своего слушателя, но все же скажу я Вам, рок-н-ролл и джас когда-нибудь возьмут свое потерявшее лидерство, а вместе с ними и классика. – затем она сказала. – Так что Марья права, искусство не стоит на месте. Оно движется вперед. – затем она с сожалением добавила. – Жаль что молодежь не осознает это. На веянии с новой жизнью они уничтожают все то, что для них делали годами. – она посмотрела на Клавдию Ивановну, и сказала. – В этом я абсолютно согласна с Вами маменька.

Клавдия Ивановна легонько улыбнулась дочери, и сказала:

–Я рада, что кто-то понимает меня, и всегда будет на моей стороне. – затем она посмотрела на Марью, и как бы ей в упрек сказала. – Жаль что осознание порой приходит слишком поздно. – затем она добавила. – Иногда чтобы осознать правоту матери… – тут она запнулась. Ей нечего было сказать. Ведь перед ней сидела ее дочь. Дочь которую уже судьба наказала за ее беспечность. Теперь она на всю свою оставшуюся жизнь будет прикована к этому ненавистному для Клавдии Ивановны креслу. Что тут добавить? Вряд ли что можно сказать или добавить. Ведь сказать даже нечего, а добавить, подавно. Тут она сказала. – Я никогда не желала своим дочерям подобной судьбы. – затем она добавила. – Жаль, что осознание неизбежного конца и правды матери приходит слишком поздно.