...(как Приходько привязал вещмешок к вершине березы?)...

Ему вдруг стало горько. Вирский был прав - все вокруг него ожесточились. А организовал это издевательство над человеком мерзкий хохол, заделавшийся холуем у политрука и молодого лейтенанта.

Кулаки Смерклого сжались, его затрясло.

- Поэтому не я сумасшедший, - тихо сказал Вирский, - а они!

- Это Приходько! - хмуря лицо и кусая губы, воскликнул Смерклый.

- Чшш! - Вирский прижал палец к губам.

- Я должен отомстить ему! - не мог остановиться Фрол. - Я хочу навсегда стереть эту ухмылочку с его лица! Я хочу, чтобы он плакал!

- Чшш! - повторил Вирский.

- Рота - строиться! - раздался хриплый окрик старшины.

Вирский, пятясь, стал отходить от Смерклого.

- Нужно было выдать солдатам лыжи, - произнес он.

Рота начала движение. Разведчики вновь ушли вперед. "Правда, теперь им придется туго, - подумал Калинин. - Снег не протоптан немцами, которые шли этим же путем днем ранее. Разведчикам придется брести по колено в снегу. Впрочем, это ещё не самый худший вариант".

Калинин и Зайнулов шли первыми. Алексей старался держаться подальше от старшины, но тот не приближался, двигаясь где-то в хвосте и разговаривая с командиром второго взвода Калугиным.

За командирами, идущими во главе, следовал Ермолаев со своим первым взводом. Пленный Штолль в выданных ему старых валенках, удивляясь непривычной обуви, шлепал где-то в середине колонны. Старшина все-таки настоял на том, чтобы прикрепить к нему охрану. Поэтому двое солдат с ружьями наизготовку постоянно следовали рядом с ним.

Рота проходила место, где были раскиданы немецкие вещи. Солдаты молчаливо разглядывали то, что осталось от нацистов. При свете дня картина казалась совсем другой, нежели вчера - далекой во времени и совершенно не относящейся к бойцам Красной Армии, идущим по лесной просеке. Они словно шли по местам старых боев, когда трупы все захоронены, а пурга не один раз успела пройтись по перепаханной взрывами земле.

В утреннем свете Калинин отлично видел окрестности дороги, но нигде не мог обнаружить тот столб с надписью, о котором рассказывал Штолль. Быть может, немцу почудилось.

- Хорошая погода, - сказал Зайнулов, глядя на небо. - Градусов десять мороза, не больше.

- Рахматула Ахметович, - обратился к политруку Калинин. - Чем закончилась ваша история, которую вы начали рассказывать вчера?

Зайнулов усмехнулся.

- Все знают, чем она закончилась, - грустно произнес он.

- Я не могу понять, причем тут ваша давно погибшая дочь. И мне интересно, удалось ли вам доставить раненого генерала в госпиталь?

- Что ж, - задумчиво произнес Зайнулов. - Я остановился на том, как мы оторвались от немецких мотоколясок?

- Да. Ваш путь лежал на Москву.

Зайнулов кивнул.

- Водитель мчал машину, как только мог. Скоро мы оказались на юго-западе Москвы, где-то на Хамовнической возле военного госпиталя... Сейчас уже не помню его названия. Санитары быстро унесли генерала в операционную палату, а я остался сидеть возле окна в забитом койками с ранеными коридоре. Сильно пахло лекарствами.

Как сейчас помню, что раненых было очень много. Это красноречивей всяких слов говорило о нашем тяжелом положении на фронтах под Москвой. А ещё я чувствовал гнетущую вину перед своими солдатами, которые остались на полустанке Оболенское, и которых я был вынужден спешно покинуть, спасая свою жизнь и жизнь генерала. Получилось так, что я бросил их. Именно это в дальнейшем ставили мне в вину, но я пытался доказать, что в тех обстоятельствах не мог поступить иначе.

Я попытался уговорить водителя отвезти меня обратно, но тот ни в какую не хотел, упирая на то, что машина принадлежит Генеральному Штабу. Кроме того, ему не терпелось узнать результат операции. Впрочем, мне тоже. Именно поэтому я сидел возле окна в коридоре и ждал, когда капитан Соболев, которого пустили в операционную, сообщит последние новости.

Окно выводило на небольшой дворик, со всех сторон окруженный домами. Дома были старые с редкими окнами, стекла которых заклеены полосками бумаги крест-накрест. На стенах домов во многих местах обвалилась штукатурка, обнажая кладку из красных кирпичей. Трава, покрывающая дворик, уже увяла. Посреди дворика среди этой пожухлой травы стояла детская качель. Неподалеку лежал небольшой мячик.

Я смотрел на эту детскую площадку и увидел, как внезапно, без видимой причины качель начала раскачиваться. Сначала с малым периодом, потом все увеличивая колебания. В напряженной тишине двора, готового в любой момент встретить бомбежку, слышался тихий скрип. Рядом шевельнулся мячик. Он немного откатился в сторону, и я сперва подумал, что виной всему ветер. Но мячик вдруг подпрыгнул. Он сделал скачек, другой.

От удивления я не мог оторваться от стекла. Период раскачивания пустой качели увеличивался, мячик подпрыгивал все выше. В какой-то момент оба этих движения объединились. Мячик стал подпрыгивать в такт движению качели. Это было поразительно. Когда сиденье качели достигало крайнего положения, мячик в этот момент либо касался земли, либо находился в самой верхней точке.

Движение обоих предметов установилось, приобретя определенный ритм. Качель раскачивалась с непонятной яростью, мячик остервенело бил по окаменевшей земле двора. Я почувствовал, что сердце в моей груди бьется в такт им, и испугался. Оно колотилось так сильно, что казалось, будто оно сейчас взорвется.

Возле окна операционной палаты, куда увезли генерала, я увидел девочку. Мне было трудно разглядеть не только её фигурку, но я даже не мог сказать, в чем она была одета. Не знаю, что нашло на меня в тот момент, но мне вдруг показалось, что эта девочка - моя давно умершая дочь.

Я ничем не мог это доказать. За свою жизнь я повидал много маленьких девочек, но ни одна не напомнила мне дочь. Почему она? В ней было что-то знакомое и одновременно печальное.

Сердце бешено билось в моей груди, ноги рывком подняли меня со стула. Я закричал сквозь стекло, обращаясь к ней. Кажется, напугал раненых.

Девочка отстранилась от окна операционной палаты и скрылась за углом. В тот же миг словно кто-то невидимый резко остановил качель, а мячик упал на землю не подпрыгнув, откатился в сторону и безвольно замер.