Что ж, после первой крови, графу бы стоило наверное призадуматься и впредь действовать более осмотрительно, а то может и вовсе удовлетвориться результатами поединка. Но не таков был N. И не таков, как оказалось, был Оссовский. Мгновенно шагнув назад после вышеописанного удачного удара и опустив шпагу будто бы в примирительном жесте, он сказал что-то сопернику, что именно я не расслышал, но как потом выяснилось это было вроде бы было " вы удовлетворены" с вопросительной интонацией. Зато я разглядел выражение лица с которым это было произнесено, и саркастичную ухмылку, и несмотря на содержание подобная фраза способствовала чему угодно, кроме примирения (скорее всего такова и была цель). Если уж на то пошло это только еще сильнее разозлило итальянца. Он бросился в атаку еще более стремительную и головокружительную, и на этот раз почти преуспел, отступление оппонента в этот раз немного запоздало, и кончиком шпаги, вытянувшись в немыслимом выпаде, граф провел укол в бедро чуть выше колена. Но видимых последствий это кажется не вызвало, и урон если и был нанесен, то пока чисто символический, разве что сам граф после этого приободрился. И тут же снова попытался атаковать, но удача его в тот день подходила к концу, Оссовский больше не собирался отступать. В этот раз он парировал жестко и воспользовавшись заминкой (N к тому времени уже запыхался и то что раньше выглядело как одно слитное движение теперь обнаруживало в себе паузы) перешел в контрнаступление, его странная манера держаться во время боя, размахивая левой рукой будто с невидимым ножом в ней, похоже приводила в замешательство оппонента да и общая его усталость не помогала сосредоточиться. После нескольких рубящих ударов уместных больше для боя с саблей (но которые графу пришлось парировать тем не менее), Оссовский взмахнул той самой злополучной левой в движении, как будто бы бросая что-то в лицо противнику, и хотя в руке ничего и не было и ничего он не бросал, но на мгновение итальянец отвлекся, и мгновение это все что и было нужно. Воспользовавшись предоставленным лишним темпом Оссовский немного переменил положение ног и угол атаки, и через финт, поверх запаздывающей защиты нанес удар в открытое горло. И хоть фактически такой удар завершал дуэль, но как бы ни была опасна рана, немедленно она из строя не выводила и поскольку граф все еще размахивал шпагой пытаясь его достать, Оссовский продолжил и выдернув шпагу, отпрыгнув в сторону, отвел клинок уже не особо что-то понимающего N и вогнал свой ему в живот, после чего оттолкнул его (повалив на землю) и отступил с окровавленной шпагой в руке. И если бы рана в шею не была смертельной сама по себе (а с большой вероятностью она таковой была, в зависимости от того сколько именно сосудов повредило оружие), то рана в живот определенно решала вопрос, такие раны и так чреватые инфекциями и лихорадками, да на фоне большой кровопотери... скверное было дело в общем. И хоть формальные основания для таких действий у Оссовского были, ведь поединок был еще не закончен, да и этот отвлекающий жест, все это представлялось мне... не знаю, неблагородно как-то.
Мы с немцем конечно же бросились к графу в попытке помочь, насколько это было возможно, необходимо было остановить кровотечение и доставить раненного в город. Его соратники тоже подбежали к нему, но его младший брат, тот выхватил свое оружие и кинулся на Оссовского, выкрикивая оскорбления, но тот не хотел снова драться, только отступал, говоря что-то на французском успокаивающим тоном, но этого явно было недостаточно, младший брат впрочем был не ровня старшему в деле фехтования, он попытался сделать очень глубокий выпад, на что Оссовский легко отвел его оружие и оказавшись сбоку от зарвавшегося юноши врезал ему левой прямо по ухо, моментально вырубив его. После чего продолжил также настороженно отступать спиной к нашему экипажу. Все это я видел лишь мельком, был занят пациентом. Но Делягин уже ворвался в толпу итальянцев и что-то им выговаривал, убеждая их что все было по-честному и что им всем надо бы охладиться. И может они и были не согласны с этим, и желание тут же всей толпой расправиться с Оссовским было велико, но у них не было формальных поводов, и присутствие свидетелей не помогало также. Так что в этом плане все для Оссовского разрешилось благополучно.
Как могли мы перевязали раны графа и положили его в карету, немец врач сел туда же, а я остался. Кучер сорвался с места, тщетно спеша доставить их в клинику, за ними тронулись и остальные, глаза пришедшего в себя брата были красны от слез, и бледность его была таковой будто бы и он тоже получил смертельный удар. Он как во сне забрался на коня и уехал вместе со всеми, и сердце мое болело, смотря на эту печальную процессию.
Ехали молча, ни у кого не было желания беседовать. Оссовский сидел зажав между ножны между угловатыми коленями, одной рукой придерживал эфес, другой вцепился в раму окна, на его темную одежду не попала кровь, только немного пыли, пахло потом. Что ж по крайней мере внешне ему удалось остаться незамаранным. Он каким то образом заставлял казаться карету тесной, занимая весь угол своими длинными конечностями. Он был похож на огромного черного паука, смертоносного и неумолимого. Черты лица ничего не выражали, разве что усталость. А взгляд его был холоднее чем воды озера, где он только что убил человека.* Делягин попробовал завязать разговор словами: "А чего вы и мальчишку не пырнули?" и получил в ответ молчаливый взгляд презрительный и вопрошающий. "Хе-хе, ну да вам же за него не платили, зачем делать лишнюю работу, а?" В этот момент очень захотелось ударить его. Не представляю чего хотелось Оссовскому, но он просто демонстративно закрыл глаза и так до конца поездки ничего и не сказал. Делягин пожал плечами и скорчил гримасу в мою сторону, как бы говоря "ну что с таким поделаешь", я отвернулся к окну.
А там бушевало весеннее утро, трещало, сверкало, текло и пело. Все двигалось, ни одного предмета, дерева, птицы или животного не оставалось в покое, повинуясь невидимому чему-то спешило закончить все свои дела до захода солнца утро. Так мало оказывается времени прошло, а я чувствовал, что постарел на целые годы. В глубине души я знал, хоть и не хотел признавать, что это было убийство, спланированное и хладнокровно осуществленное преступление, в котором все, едущие в этой карете были повинны. И к сожалению я был в их числе. И что делать дальше и как с этим жить, мне только предстояло решить. Какой черт понес меня в медовый месяц именно в эти горы? Вон их как много в мире. И все равно даже так, даже под всей этой тяжестью, какая то часть меня радовалась, что все закончилось и я наконец то могу вернуться к Ней, и я ненавидел себя за это лицемерие перед лицом трагедии, но не мог удержаться от мыслей о моей Анне. Она была нужна мне, теперь еще более, нужна как свежий воздух и мартовское небо, как напоминание о том что в мире существует что-то прекрасное, несмотря ни на что. Анна, моя жена, чистая, искренняя, как весна, как жизнь после смерти.
-------------------
* Тогда я этого еще не знал наверняка, но впоследствии это подтвердилось: граф скончался в течение получаса после прибытия в город, так и не приходя в сознание.
