По мере того, как новое настроение крепло, Янси вел машину псе спокойней; Беверли расслабилась и уселась поудобнее. Время от времени она оборачивалась, чтобы как следует разглядеть занавески в окнах домов, мимо которых они проезжали, или, подняв глаза к небу, размышляла о чем-то своем.
Если, конечно, она способна по-настоящему размышлять, ехидно подумал он.
Злоба трансформировалась в холодное отчуждение, бесстрастное и безжалостное, как вынесенный в мыслях приговор.
Янси обнаружил, что новые рефлексы позволяют полностью отдаться раздумьям: руки как бы сами но себе управляли машиной и, казалось, реагировали на дорожные знаки без помощи мозга.
В сознании, словно эхо, отдавались беспощадные слова: "Нет, это не конец наших отношений, Беверли. Конец наступил давным-давно. Ты не женщина, ты получеловек, живущий не собственной, а моей жизнью. Твое ничтожное честолюбие не в состоянии подтолкнуть меня к решительным действиям, чтобы обеспечить успех. Твои чувства слепы, неспособны отозваться на мои терзания, вкусы заимствованы у других, а способности ограничены одной целью: угодить мне своими бестолковыми стараниями. Но без меня ты ничто. Ты не работаешь, и никогда не сможешь где-нибудь работать. Если предоставить тебя самой себе, ты бы оказалась не в силах исполнять самые простые обязанности в конторе, а тем более - управлять летним лагерем. Даже если бы за эти три дня ничего не произошло, то, что нас связывает, никто уже не назовет браком. Никто, тем более я. Я видел солнце, Беверли; я парил на космической высоте, и никогда больше не сумею копошиться в грязи вместе с тобой. Я и раньше был чересчур хорош для тебя, ну а теперь даже говорить не о чем".
Эта торжественная песнь презрения тянулась и тянулась, звуча на разные лады, дополняясь и усложняясь, черная вдохновение в расстилавшихся перед его глазами бескрайних свободных просторах бесконечного горизонта. Так прошло около часа. Вдруг он почувствовал на себе ее взгляд и обернулся. Встретившись глазами с мужем, Беверли улыбнулась своей старой, знакомой улыбкой. - Сегодня будет чудесный день, Янси. Он резко отвернулся и снова уставился на дорогу впереди. В горле возник ком, глаза защипало. Он осознал, что дар сопереживания, этого умения ставить себя на место других, видеть мир чужими глазами, претерпел изменения вместе с остальными чертами характера, усилившись в нежелательной степени. Как Беверли восприняла случившееся? Вероятно там, на озере, она смутно почувствовала что-то неладное, но едва ли догадалась в чем причина. Понимала, что тут что-то серьезное, потому что согласилась с неожиданным отъездом, ни о чем не спросив его. Но что кроется в этой фразе насчет "чудесного дня"? Может, Беверли воображает, что если к неведомой угрозе повернуться спиной, та сразу исчезнет? Да, точно, именно так она и считает! Ох, Беверли, Беверли, какой неприятный тебя ожидает сюрприз!
Но день пролетел, и ничего не случилось. Все оставалось по-прежнему и неделю, и месяц спустя. Отчасти тут виновата работа. Янси вернулся к своим обязанностям, наделенный обострившимся зрением, приобретенной способностью все схватывать, видеть суть. Ему с потрясающей четкостью стала ясна механика взаимодействия элементов системы, в которой он сам, его работа, отдел и вся фирма составляли сложный организм, являясь в свою очередь частью единого экономического монстра. Он не терял впустую ни минуты и целыми днями вникал в структуру организации. Плод усилий Янси опустил в ящик для предложений. Это была безупречная в своем роде идея, вполне соответствовавшая его прежним способностям, которая не могла прийти в голову никому, кроме человека на его должности. В результате данную должность сократили, а автора предложения повысили, подняв сразу на две иерархические ступени, поручив новое дело. Так что у него не оставалось ни минуты свободного времени, даже дома. Одного этого было достаточно, чтобы отношения с Беверли отодвинулись на задний план.
Но данные обстоятельства, конечно, лишь отчасти объясняли его медлительность. Янси откладывал окончательное решение изо дня на день, поначалу уверенный в скорых переменах. В значительной степени он не решался на разрыв из-за своей проклятой способности чувствовать эмоции других. Беверли была такой счастливой, счастливой и гордой. В дни, когда он разговаривал с ней меньше обычного, она ходила по дому на цыпочках, совершенно убежденная, что великий человек обдумывает новую гениальную идею. Если ему случалось вспылить, Беверли с готовностью прощала; если он что-нибудь покупал ей или хвалил за удачное приобретение, вся лучилась благодарностью. В семье парило согласие, Беверли была так счастлива, что снова начала петь. Как давно она не делала этого!
И все время он ощущал ее переживания, воспринимал с болезненной отчетливостью ее чувства. Янси ясно сознавал, какой удар нанесет жене, раскрыв свои намерения. Конечно, он сделает это, да, разумеется! Но не сегодня, как-нибудь на днях... А пока надо бы купить ей новое зимнее пальто, то самое, на которое она так любовалась в вечерней газете...
Прошел год, и он не спешил что-либо менять. Да и думал об этом реже и реже, хотя, конечно, случались моменты...
Но работа поглощала все больше времени, а дома его всегда ожидали тепло и уют, и пусть это были тихие скромные радости, он дорожил ими. Да и Беверли буквально расцвела. Когда человек наделен даром, или проклятием сопереживания, он поневоле добр. Просто вынужден проявлять сочувствие, по самой что ни на есть эгоистической причине: всякий раз, дав пинка ближнему, он находит синяки на собственном теле.
Как-то раз Янси вдруг спросил:
- Беверли, я как-то изменился? Она не поняла, поэтому он добавил:
- Ну, с прошлого года. Я не кажусь тебе.., другим? Она задумалась.
- Не знаю... Ты, - ты добрый. Но ведь ты всегда был таким. - Неожиданно она рассмеялась.
- Ты умеешь ловить мух, - поддразнила она. - Л что, Яне?
- Да просто так. Знаешь, новая должность, и все такое.
Он сделал вид, что не обратил внимания на шутливую реплику о мухах. Как-то прошлой осенью Беверли ужасно надоедала муха, а он рассеянно протянул руку и поймал ее на лету. Первый и последний раз, когда Янси чуть не выдал себя. Жена была просто поражена: за восемь лет он ни разу не проявил подобной ловкости. Беверли поразилась бы еще сильнее, если бы заметила, что он поймал насекомое двумя пальцами.
