гражданству. К этой проблеме мы обратимся в главе о политических аспектах гражданства. Как мы увидим, в современном мире, как, впрочем, и пятьдесят или сто пятьдесят лет назад, признание политических прав священными – это одна из несущих конструкций в здании лицемерия, благодаря которым произвольно назначенный статус гражданина столь привлекателен и столь эффективен. Отнюдь не все страны мира, предоставляющие гражданство, – демократии. Индекс демократии, составленный The Economist Intelligence Unit, утверждает, что только 4,5% населения мира живет в условиях «полноценной демократии». В 91 стране политический режим – «гибридный» или «авторитарный»¹⁸. Мир в целом становится менее демократическим¹⁹. Более того, с современной точки зрения, ни одна страна мира не была настоящей демократией в золотой век националистического гражданства, когда главным нарративом гражданства, впрочем как и сегодня, была идея политической эмансипации. Разумеется, при такой деконтек-стуализации демократии нужно быть очень осторожным. Даниэле Аркибуджи прекрасно об этом говорит: «[В Швейцарии] право голоса было предоставлено женщинам (т. е. большинству населения) только в 1971 году, гораздо позже, чем, например, в Индии. Однако было бы неверным сделать вывод о том, что Швейцария не была демократической системой до 1971-го или что Индия в 1952 году была более демократичной, чем Швейцария»²⁰.

Но это не меняет главного тезиса: гражданство как в теории, так и на практике – это, конечно же, нечто большее, чем воспроизводство идеи демократического самоуправления. Возникает вопрос: действительно ли гражданство опирается на демократическое устройство? И если демократия отступает, последует ли за ней гражданство? Как покажет эта книга, разумно заключить, что классическая привязка гражданства к демократии мало влияет на его реальное функционирование в современном мире за пределами крохотной элитарной группы западных стран. Чрезмерная сосредоточенность на участии в политической жизни при анализе гражданства делает невидимыми практически все основные аспекты гражданства как правового статуса, фиксирующего связь человека с государством или государственным образованием, а также важнейшие права, вытекающие из этого статуса, в особенности права на проживание и работу, которые мы обсудим в третьей главе.

Аристотель прекрасно понимал эту проблему: в его время гражданство существовало и в недемократических обществах, как и теперь – от Катара до Венесуэлы и Центральноафриканской Республики²¹. Легалистическая концепция гражданства, происходящая из римского права, рассматривает правовой статус вне связи с системой правления в государстве, присваивающем статус гражданства. Такой анализ представлен в работах Майкла Оукшотта и Кристиана Йоппке, и он помогает разрешить эту загадку, признавая при этом гражданство большинства государств мира, где демократии нет²². Действительно, и теория, и практика гражданства указывают на тот простой факт, что фетишизация одной конкретной группы прав затуманивает анализ гражданства. Мы вернемся к этому обсуждению в пятой главе.

Те, кто обращает внимание на свое гражданство, в состоянии разглядеть нечто большее, чем мантры «суверенного равенства», «политического участия» и «самоуправления». Ключевые права граждан включают возможность жить в своей стране без риска депортации, свободу от постоянного унижения и дискриминации, а также, что особенно важно, право на работу в этой стране.

Эти права имеются во всех странах, где существует гражданство – от греческой демократии до венесуэльской, – и, конечно, они не должны быть эксклюзивными, то бишь предоставляться только гражданам и только в «их» стране. Тот факт, что Греция без вопросов позволяет швейцарцам работать на своей территории²³, дает греческую надбавку к и без того превосходному качеству швейцарского гражданства, но не обязательно бросает тень на ценность греческого. Еще раз: хотя политические права важны, без них можно обойтись, если говорить о гражданстве на практике, – над этой проблемой бился еще Аристотель, как упоминалось выше. Спарта, путинская Россия, Катар, Королевство обеих Сицилий и викторианская Англия одинаково антидемократичны в том плане, что в них большинство населения лишено возможности управлять страной. Тем не менее во всех этих государствах, бесспорно, существует (или существовало) свое собственное гражданство.

Популярная практика выдвижения политических прав на первый план не только выступает основой для неуклюжих попыток дать определение гражданству, но и служит некоторым другим целям. Причины этого довольно ярко объяснил еще после Второй мировой войны Т. Х. Маршалл, один из самых известных мыслителей в этой области²⁴.

Гражданство обеспечивает управляемость через суление достоинства, в равной мере обещанного обладателям такого статуса. В мире, где гражданство – это абстракция, а равенство – ее ключевой результат, люди всё же сильно отличаются с точки зрения личного благосостояния, ума и способности преуспеть. Принцип «один человек – один голос» становится главным доводом, лежащим в основе мобилизации народных масс в поддержку статус-кво, предложенного правящими элитами. Нечто вроде этого Николай II надеялся достичь в 1905 году, а именно провозгласить политические права и тем самым остановить зарождающуюся революцию. Иногда это срабатывает, как Т. Х. Маршалл показал на примере Англии; иногда – нет, как это видно из российской истории²⁵. Вымысел это или реальность (а обычно что-то между), гражданство и вытекающие из этого статуса права всегда являются частью одного целого. Поэтому в третьей главе мы проанализируем права, связанные с гражданством, особенно самые важные из них – право на проживание и работу в стране, их эволюцию и дальнейшие перспективы развития.

Равенство становится конструкцией, связывающей статус гражданина с правами гражданства. Хотя отсутствие дискриминации обычно преподносится как право, это также, несомненно, ключевой элемент статуса гражданина в его нынешнем понимании. Разумеется, общества могут нормально функционировать, даже когда неравенство выступает их основополагающим идеалом. Вспомните, например, афинскую демократию, в которой гражданством обладало лишь ничтожное меньшинство, а равноценность людей не предполагалась вовсе. За повседневный демократический процесс на деле отвечали высокопоставленные рабы, принадлежащие государству²⁶. Современное гражданство стало возможным только благодаря аксиоматической презумпции равенства, основанной на равной ценности каждого человека. Ее можно связать с постепенной артикуляцией индивидуализма в христианской сотериологии – процессом, который убедительно проанализировал Ларри Зидентоп²⁷. Обещание именно индивидуального спасения перевернуло классическое представление о справедливости как о четком распределении свободы между неравными в мире, неравном «по своей природе». Таким образом, равенство, каким бы проблематичным оно ни было с эмпирической точки зрения, стало исходным посылом и мощным нормативным инструментом современного теоретизирования, заложившего основу того, что сегодня означает гражданство – статус, основанный на аксиоматической равноценности всех его обладателей.

Современное гражданство усиливает и подкрепляет индивидуализм. Провозглашение равенства всех граждан по закону, таким образом, естественная конструкция, позволяющая поставить в один ряд статус гражданства и связанные с ним права. Идеологическим основанием гражданства служит равная ценность каждого индивида, обладающего этим статусом, а не семьи или группы людей. Конечно, ни для кого не секрет, что де-факто неравное гражданство или «полугражданство» не просто возможно, но на практике всегда является нормой. Это убедительно показала Элизабет Коэн²⁸. Тем не менее с чисто нормативной точки зрения гражданство неравноправных по закону логически абсолютно невозможно в качестве отправной точки.

Важно понимать, что равенство, о котором мы говорим, это не очевидный, в каком-либо смысле естественный либо нейтральный отправной пункт. Это лишь изначальная нормативная позиция, которая делает гражданство возможным. Сэр Исайя Берлин был прав, когда напоминал, что «равенство – это одна ценность из многих: степень, в которой оно совместимо с другими целями, зависит от конкретной ситуации и не может быть выведена из общих законов какого бы то ни было рода; оно не более и не менее рационально, чем любой другой верховный принцип; даже трудно понять, что имеется в виду, когда его рассматривают как рациональное или нерациональное»²⁹.