Да и в самом деле, ведь если Гарри заблуждался, то его раскаяние, его любовь к брату, его бескорыстная радость и великодушие заставляли думать, что для бесхитростного и добросердечного молодого грешника еще не утрачена надежда на спасение.
- Здесь мы переправились на другой берег, - возвратился к своему повествованию Джордж, - и продолжали продвигаться дальше, вдоль западного склона Аллеганских гор. Это край величественных лесов, где растут дубы, и клены, и высокие тополя с кронами, начинающимися в сотне футов от земли. Нам приходилось прятаться не только от французских дозоров, но и от индейцев. Их преданность нам и прежде была сомнительной, а теперь они и вовсе были восстановлены против нас - отчасти из-за нашего с ними жестокого обращения, отчасти же потому, что французы разбили нас здесь наголову два года назад.
Я все еще был очень слаб, и мы пробирались сквозь эти девственные леса свыше двух недель, и день ото дня листва пламенела все больше. По ночам остро пощипывал мороз. Мы разводили костер, ложились к нему ногами и спали, закутавшись покрепче в одеяла. В это время года охотники, живущие в горах, начинают добывать сахар из кленов. Мы наблюдали не одну такую семью охотников, расположившуюся в кленовом лесу возле какого-нибудь горного потока. Они гостеприимно подзывали нас к своему костру и потчевали олениной. Так мы перевалили через два хребта - через Лорел-Хиллс и через Аллеганские горы. Последний день нашего путешествия привел меня и моего верного проводника в величественное и дикое ущелье Уиллс-Крик, зажатое между высоких, совершенно лишенных растительности отвесных скал, зубчатых, словно крепостные стены, с острыми, как шпили, вершинами, вокруг которых кружили орлы, охраняя свои гнезда в расщелинах.
И наконец мы спустились к Камберленду, откуда больше года назад начался наш поход и где теперь мы держали довольно большой гарнизон. О, поверьте, это был радостный день, когда я снова увидел английские знамена на берегах нашего родного Потомака!
Глава LIII,
в которой мы продолжаем пребывать в придворных кварталам города
Накануне вечером Джордж Уорингтон поведал госпоже де Бернштейн только что услышанную нами историю своих злоключений, вернее - некоторую ее часть, ибо старая дама на протяжении всего повествования не раз начинала клевать носом; но стоило только Джорджу умолкнуть, как она тотчас пробуждалась, заявляла, что все это необычайно интересно, и требовала, чтобы он продолжал. Молодой человек покашливал и запинался, что-то невнятно бормотал, краснел и без всякой охоты принимался рассказывать дальше, и, конечно, рассказ его и наполовину не был так хорош, как тот, что он преподнес в тесном дружеском кругу на Хилл-стрит, где изумленный взгляд Этти, исполненный сочувствия взгляд Тео, излучающее доброту лицо маменьки и растроганное выражение лица папеньки могли послужить достаточным признанием для любого скромного юноши, чье красноречие нуждается в некотором поощрении. При этом, по словам генерала, маменька вела себя совершенно как пресловутый сапожник мистера Аддисона, и любая трагедия могла бы сделать на театре полный сбор, если бы маменьке предоставили место в передней ложе, где бы она просто сидела и плакала. Вот почему мы избрали дом лорда Ротема в качестве тех подмостков, где читателю предстояло впервые ознакомиться с историей Джорджа, - нам казалось, что Джордж должен поведать ее в благоприятной обстановке, а не перед сонной, циничной старой дамой.
- Право же, мой дорогой, все это прекрасно и крайне интересно, молвила госпожа де Бернштейн, поднося к лицу три очаровательных пальчика в кружевной митенке, дабы прикрыть конвульсивные движения рта. - Ваша матушка была, должно быть, в восторге, когда вы перед ней предстали.
Джордж едва заметно пожал плечами и отвесил низкий поклон; острый взгляд тетушки несколько секунд оставался прикованным к его лицу.
- Разумеется, она была вне себя от восторга, - сухо продолжала старая дама, - и небось приказала зарезать откормленного тельца и... Ну и все прочее, что полагается. Впрочем, почему я сказала "тельца". Сама не знаю, ведь вы, племянник Джордж, никогда не были блудным сыном. Скорее это могло бы относиться к тебе, мой бедный Гарри. Тебе так часто приходилось бывать в обществе свиней. Бессовестные твои приятели попросту очистили твои карманы.
- Он прибыл в Англию к своим родственникам, сударыня, - с горячностью произнес Джордж, - и его приятели были друзьями и вашей милости.
- Он не мог бы найти себе худших советчиков, племянник, и я бы давно сообщила об этом сестре, если бы она соблаговолила прислать мне с ним письмо, как прислала с вами, - заявила старая дама, надменно вздернув голову.
- Ну и ну! - сказала она в тот же вечер своей камеристке, одеваясь, чтобы отправиться на раут. - По лицу этого молодого человека я поняла, что маменька была скорее огорчена, нежели обрадована его воскресением из мертвых. Подумать только - огорчена! Меня это просто взбесило! Ему бы, видно, лежать себе и лежать тихонько, где свалился, возле дерева, и надо же было этому Флораку потащить его в форт! Я знавала этих Флораков, когда бывала в Париже во времена Регентства. Они из иврийских Флораков. До Генриха Четвертого это был совсем незнатный дом. Один из предков был фаворитом короля. Фавориткой, хотела я сказать, ха, ха! Брет, entendez-vous? {Вы понимаете? (франц.).} Подайте мне мою сумочку с картами. Мне не нравится надутый вид этого мосье Джорджа, однако он похож, очень похож на своего деда: тот же взгляд, а порой и в голосе что-то... Вы, верно, слышали о полковнике Эсмонде в те годы, когда я еще была молода? У этого мальчика его глаза. Вероятно, мне так нравились глаза полковника, потому что он любил меня.
Собираясь на карточный вечер, - излюбленное развлечение, которое она никогда не пропускала, будь то в будни, будь то в праздники, и предавалась ему до тех пор, пока у нее хватало сил сидеть на стуле и держать карты в руках, - баронесса тут же, как только Джордж закончил свой рассказ, отпустила обоих племянников: старшему - подала два пальца и наградила его величественным реверансом, Гарри же протянула обе руки и ласково потрепала его по щеке.
