– Ишь ведь солнце-то жарит,– лениво пробормотала она,– словно дело делает! Сём, я вздремну, а ты тем временем сядь поближе да покалякай.

Так и сделали. Лиса задремала, а заяц с таким расчетом сел, чтоб лисе его во всякое время мордой достать было можно, и начал сказки сказывать.

– Я, тетенька, не привередлив,– говорил он,– я всячески жить согласен. И трех лет еще нет, как я на свете живу, а уж чуть не половину России обегал. Только что в одном месте оснуёшься – глядь, либо волк, либо сова, либо охотнички с облавой на тебя собрались. Беги сломя голову, устраивайся по-новому за тридевять земель. Но я на это не ропщу, потому понимаю, что такова есть заячья жизнь. А ежели иной раз и не понимаю, то и не понимаючи все-таки бегу. Все одно как мужики в наших местах. Он спать собрался, а под окном у него – тук-тук! «Ступай, дядя Михей, с подводой!» На дворе метель, стыть, лошаденка у него чуть дышит, а он навалит на подводу солдат да и прет двадцать верст около саней пешком. Через сутки, гляди, опять домой вернулся, ребятам пряника привез, жене – платок на голову, всем вообще – слезы. Спроси его: «Что сие означает?» – он тебе ответит: «Означает сие мужицкую жизнь». Так-то и мы, зайцы. Жить – живем, а рук на себя не накладываем. Всегда мы готовы… Так ли я, тетенька, говорю?

Лиса, вместо ответа, тихо лайнула, точно во сне; заяц искоса взглянул на нее: «Не спит ли, мол, тетенька?» Не было ли у него при этом на уме, в случае чего, стречка дать?– Наверное сказать не могу, но очень возможно, что и такого рода политика в программу заячьей жизни входит. Однако хотя лиса не только глаза зажмурила, но легла на спину и даже ноги, подлая, распялила, но заяц чутьем догадался, что она это комедии перед ним разыгрывает.

– Расскажу я тебе,– продолжал он,– как у меня дядя у одного солдата в услужении жил. Поймал его солдат еще махонького и всему солдатскому обиходу выучил. Из ружья ли выпалить, артикул ли выкинуть, смаршировать ли, в барабан ли зорю отбить – на все дядя за первый сорт был. Ездят, бывало, вдвоем по базарам, представленья показывают, а им – кто яйцо, кто копеечку, кто хлеба кусок, Христа ради, подаст. Так вот этот самый солдат житие свое дяде рассказывал.– «Жил я, говорит, в дому у родителей, и послал меня однажды батюшка сани на зиму изладить. Излаживаю я, песенки попеваю, трубочку покуриваю – вдруг десятский на двор: „Ступай, Семен, в волостную, тебя в солдаты требуют“. Я, в чем был, в том и ушел; хорошо, что трубку-то в штаны спрятать успел. Ушел, да двадцать лет после того и пропонтировал note_177 . А через двадцать лет воротился в свое место – ни кола, ни двора, чисто!..» – Так вот оно, – прибавил рассудительно заяц, – мужичья-то жизнь как оборачивается! Сейчас он – мужик, а сейчас – солдат, и то и другое житьем называется. Так-то вот и с нами, зайцами…

– Неужто ж и вас в солдаты отдают?– спросила лиса, точно сейчас проснулась.

– Нет, нас едят,– ответил заяц как можно веселее.

– И я тоже думаю, потому что какие же вы солдаты! хуже старинной гарнизы, которую славный генерал Бибиков «негодницей» звал. И дядю-то твоего, поди, солдат под конец съел?

– Нет, солдат-то умер, а дядя в ту пору бежал. Пришел домой, а заячьей работы работать не может – отвык. И тетка задаром кормить его не согласна. Вот он однажды и надумал: «Пойду в село на базар, буду комедии представлять». Да только что зачал «кавалерийскую рысь» на барабане отхватывать – его собаки и разорвали!

– И поделом: зачем публику беспокоил. Впрочем, ведь дядя-то твой, чай, и зараньше знал, что когда-нибудь да съедят его. Не собаки, так волк, не волк, так лисица. Резолюция-то вам все одна. Ну, а покуда что, скажи мне: лисицы-то каковы в вашей стороне? Лихи, чай?

– В нашей стороне лисицы, нужно правду сказать, даже очень лихи. Я-то ни с одной близко не встречался, а видел, как однажды лисицу, у меня на глазах, охотничек заполевал. И, признаться…

Заяц хотел сказать: «обрадовался», но спохватился и обробел; однако лиса отгадала его мысль.

– Вот ведь ты кровопивец какой!– укорила она его и так больно укусила ему бок, что из раны полилась кровь.

– Ах!– взвизгнул заяц от боли, но в одну минуту сдержал себя и молодецки поправился,– это я, ваше высокое степенство, о тамошних лисах говорю, а здешние лисицы, сказывают, добрые.

– Ой ли?

– Верно говорю. В прошлом году у нас в лесу зайчик-сирота остался, так одна лисица его с своими детьми, слышь, воспитала.

– Вырастила, значит, и выпустила? Где же он теперь, сиротка-то ваш?

– Кто его знает, где он теперь… Пропал будто. Поворовывать, говорят, начал, скружился, а наконец, и лисицу молоденькую соблазнил. За это будто бы его старуха-лисица и съела.

– Я его съела, я – та самая лисица и есть, о которой ты слышал. Только не за то я его съела, что он скружился и в разврат впал, а за то, что пора его приспела.

Лисица на минуту задумалась и щелкнула зубами, поймав блоху. Потом, не торопясь, встала, встряхнулась и совершенно добродушно спросила зайца:

– А теперь, как ты полагаешь, кого я есть буду?

Умен был заяц, а не угадал. Или, лучше сказать, у него тогда же в уме мелькнуло: «Вот оно, заячье-то житье… начинается!»– но ему смерть не хотелось даже самому себе признаться в этом.

– Не знаю,– ответил он.

Однако и по лицу, и по голосу его так было явно, что он лжет, что лиса не на шутку рассердилась.

– Вот ты какой лгун!– сказала она.– Мне про тебя и невесть чего наговорили: и филозоф-то ты, и сердцеведец-то, а выходит, что ты самый обыкновенный, плохой зайчонко! Тебя буду есть! тебя, сударь, тебя!

Лиса отпрянула назад и сделала вид, что вот-вот сейчас бросится на зайца и съест. Но вслед за тем она села и, как ни в чем не бывало, начала задней ногой за ухом чесать.

– А может быть, ты и помилуешь? – вполголоса сделал робкое предположение заяц.

– Час от часу не легче!– еще пуще рассердилась лиса,– где ты это слыхал, чтобы лисицы миловали, а зайцы помилование получали? Разве для того мы с тобой, фофан note_178 ты этакой, под одним небом живем, чтобы в помилованья играть… а?

– Ну, тетенька, примеры-то эти бывали! – настаивал заяц, все еще хорохорясь. Но тут же, впрочем, упал духом и затосковал.