Вы, может, удивитесь, но в итальянских университетах на юридических факультетах по сей день программа предусматривает такой предмет, как каноническое право. Никаких иллюзий о его прикладной ценности, боюсь, не питают даже сами профессора. Но ценность ценностью, а изучать его ужасно интересно, не оторвешься. Откуда есть пошла католическая церковь, как она позиционировала себя в разное время, в каких сферах рулить пыталась, в каких действительно рулила, как относилась к земным владыкам и что предлагала своей пастве – и так далее. Конечно, это тема для большого и серьезного разговора, а у нас тут что? Правильно, сплетни. Так что не буду отклоняться от выбранного курса. Напишу тут только об одном эпизоде, навеянном мне музыкой канонического права, – эпизоде с участием известных средневековых персонажей.
Все (или почти все) любят писателя Мориса Дрюона. А раз любят, значит, помнят, что в романе «Железный король» есть такой персонаж – Гийом де Ногарэ, советник и хранитель печати французского короля Филиппа IV, прозванного за заслуги перед отечеством Красивым. И вот этот самый Ногарэ так усердно служил королю на пути укрепления королевской власти и разностороннего развития страны, что враги прогресса не выдержали и решили его отравить: подмешали ему какой-то дряни в свечу. А Ногарэ имел привычку работать ночами напролет и, следовательно, расходовать много свечей, сжигая их до конца, а не то, что на прикроватную тумбочку поставить и через три минуты задуть. Вот и надышался в короткий срок отравленной гадостью – не откачали. Товарищи! Соблюдайте режим труда и отдыха! Будете работать, как Ногарэ, тоже свалитесь, даже без всякой дополнительно отравы. Не упрощайте врагам жизнь.
Так вот, пока советник короля в мучениях умирал, ему в кошмарах являлись люди, которых он либо убил, либо как-то тяжко обидел. И все эти люди предъявляли ему справедливые претензии, всем своим видом намекая, что умри он только – они до него доберутся. Одним из таких беспокойных посетителей был папа – не его, Ногарэ, папа, а римский. Вот как описывает эту сцену Дрюон в своем романе:
И из самой густой тьмы возникла крупная фигура папы Бонифация VIII, заполнив то необъятное пространство, которым стал сам Ногарэ, вмещавший в себя горы и долы, где шествовали на Страшный суд несметные толпы.
– Сын катаров!
И голос Бонифация VIII вызвал в памяти Ногарэ самую страшную страницу его жизни. Он увидел себя ослепительно ярким сентябрьским днем, какими так богата Италия, во главе шестисот всадников и тысячи ратников поднимающимся к скале Ананьи. Чиарра Колонна, заклятый враг Бонифация, тот, что предпочел участь раба и три долгих года, закованный в цепи, на галере неверных скитался по чужеземным морям, лишь бы его не опознали, лишь бы не попасть в руки папы, – этот Чиарра Колонна скакал с ним бок о бок. Тьерри д’Ирсон тоже участвовал в походе. Маленький город открыл перед пришельцами ворота; дворец Гаэтани был захвачен в мгновение ока, и, пройдя через собор, нападающие ворвались в священные папские палаты. В просторной зале не было ни души, только сам папа, восьмидесятишестилетний старец с тиарой на голове, подняв крест, смотрел, как приближается к нему вооруженная орда. И на требования отречься от папского престола отвечал: «Вот вам выя моя, вот голова, пусть я умру, но умру папой». Чиарра Колонна ударил его по лицу рукой в железной перчатке.
– Я не позволил его убить! – кричал Ногарэ из той бездны, что зовется агонией.
Город был отдан на поток и разграбление. А еще через день жители переметнулись во вражеский лагерь, напали на французские войска и ранили Ногарэ; он вынужден был бежать. Но все же он достиг цели. Разум старика не устоял перед страхом, гневом и тяжкими оскорблениями. Когда Бонифация освободили, он плакал, как дитя. Его перевезли в Рим, где он впал в буйное помешательство, поносил всех, кто к нему приближался, отказывался принимать пищу и на четвереньках, как зверь, передвигался по комнате, охраняемой надежной стражей. А еще через месяц французский король мог торжествовать – папа скончался, прокляв и отвергнув в припадке бешенства святые дары, которые принесли умирающему.
Ага, зашибись, как хорошо жизнь прошла, есть что вспомнить: глубокого пенсионера железной перчаткой по лицу – так вообще-то и шею свернуть можно. В чем там душа у того папы держалась и как в таких военно-полевых условиях он умудрился до указанного возраста (восемьдесят семь лет) дожить, вообще непонятно. А тут еще эти отморозки из заплеванной подворотни: назовем так обоих, поскольку пощечину инкриминировали также Ногарэ, не только Колонне. Правда, нудные хронисты, а за ними и историки, не желающие расцветить историческую действительность элементами кровавой драмы, утверждают, что никакой пощечины не было. Просто ворвались в царское помещение и в малоцензурных выражениях попросили добровольно освободить кресло для более достойного кандидата. Но и это была с их стороны уж очень большая наглость: папа все-таки. Глава христианского мира, духовный лидер, так сказать. Довели старичка. Кстати, в реальности не был Бонифаций таким уж пожилым: около семидесяти лет ему было. А все равно не выдержал потрясений и вскоре после освобождения скончался. Ну вот разве можно так с понтификами поступать?
Надо сказать, что в жизни Бонифация VIII было мало событий, которые могли бы характеризовать его как нежную фиалку и невинную ромашку полевую. Вел он дела жестко и от принципов своих не отступал. С энтузиазмом утверждал главенство церкви в делах светских и свое несомненное право с полным основанием влезать туда, куда не просят. И влезал. И совершенно закономерно, что его интересы в один прекрасный момент пересеклись с интересами такого же упертого гражданина. Гражданин этот, уже упомянутый выше под именем Филипп Красивый, работал королем Франции и наивно полагал, что он в своей стране хозяин. Папа же пытался эти вредные иллюзии развеять и донести до царственного выскочки информацию, что хозяин во Франции, как и везде, на самом деле именно он, папа. «С фига ли?» – вежливо осведомлялся при случае Филипп. Папа отвечал буллами[3], где что-нибудь или кого-нибудь запрещал, ограничивал, отлучал. Так и развлекались.
Началось все, как обычно, с бабла денег. Франция и Англия собирались воевать за тяжелое наследие Алиеноры Аквитанской – герцогство Гиень. На войну, как водится, нужны деньги, и Филипп Красивый довольно успешно пополнял казну, взимая налог с духовенства. Бонифаций, усмотрев в этом попрание прав церкви и лично дорогого товарища папы римского, запретил духовенству платить этим рэкетирам-мирянам, а мирянам – взимать любые платежи с духовенства без прямого разрешения римской курии[4]. А кто не подчинится, отключим газ отлучим от церкви. Филипп, ясное дело, возмутился, а подданные в едином порыве его поддержали. Они и так уже нехорошо в сторону церковников посматривали: дерут, понимаешь, с трудящихся три шкуры, а как скидываться на банкет войну, так они кошелек дома забыли и вообще не обязаны, потому что особенные.
Чувствуя поддержку населения, Филипп запретил вывоз золота и серебра из страны. Папа на этом терял значительную часть дохода, а как такое выдержать официальному бессребренику, для которого главная забота – душа? Вот именно, никак. А тут король еще своих легистов на него натравил. Это были юристы такие, но не те, которые, четыре года проучившись, легальность от легитимности не отличают, а настоящие, законы знали. И начали они излагать свои прогрессивные для конца XIII века идеи: дескать, але, папа, новые песни придумала жизнь! Государство развивается, советская светская власть крепнет и приобретает авторитет, французы – подданные короля, а твое место – возле алтаря, и лучше бы тебе ограничиться духовной сферой влияния. В общем, это наша корова, и мы ее доим.
