- И они поплыли?
- Все уплыли... Ведь они только что из моря были, и он, рыбак, их в ведре с водою нес... И потом... Чуларка нас с мамой однажды, может быть, от голодной смерти спасла!
- Как спасла? - удивился он.
- Ну, конечно, тем спасла, что мы ее съели.
- Гм... Тут вам, значит, не жаль было есть?.. А куда же мы все-таки идем?
- Идем мы... Вот сейчас пойдем по этой тропинке. Вы ее не помните?
- И тропинку какую-то я тоже должен помнить? - шутливо пожал он плечами и добавил: - А мама ваша кто?
- Мама?
Тут Таня приостановилась на шаг, посмотрела ему прямо в глаза и сказала почему-то вполголоса, но с большим выражением:
- Она учительница.
- А-а! - отозвался он, нисколько не удивясь. - А эта тропинка куда-нибудь нас с вами приведет?
- Да... на горку, - несколько отвернувшись, сказала Таня.
- А на горке что?
- А на горке скамейка... Там мы сядем и будем смотреть на море.
- Чудесно! - отозвался он. - Я сегодня целый день только и делал, что смотрел на море, и еще готов смотреть целый вечер... Чудесно!
Он оглянулся кругом и крепко потер себе грудь.
Море теперь было именно таким палевым, каким недавно представляла его себе Таня, но она глядела только себе под ноги и думала, вспомнит ли Даутов ее и мать, когда увидит маленький домик, в котором когда-то жил. И едва показался этот домик, она указала на него левой рукой и сказала значительно:
- Вот! Вот куда я вас привела, видите?
- Вижу, - сказал он с недоумением и посмотрел на нее вопросительно.
Недалеко от домика рыбака Чупринки паслось несколько белых коз. Таня сказала о козах:
- Это одного нашего учителя, математика... Он сам их пасет, - видите, вон там стоит, низенький, читает газету? Это наш учитель Лебеденко. Он и зимой их пасет. У него двое маленьких детей, а молоко теперь дорогое... А вы помните пятиногую козу Шурку? - вдруг спросила она, повернувшись к нему всем телом.
- Ка-ку-ю? Пяти-ногую? - удивился он.
- То есть она, конечно, не была пятиногой, это только так казалось, когда она бежала... У нее была только одна дойка, зато она висела до земли... Не помните?
- Признаться сказать, не помню.
- Ну, уж если вы козу Шурку не помните!.. - развела руками Таня. - А я вот ее отлично помню... как же так? Козу Шурку!
- Нет, все-таки не помню, - сказал он, улыбнувшись, и вобрал губы.
- И этого дома не помните? - спросила Таня, и голос у нее дрогнул и осекся так, что он посмотрел на нее внимательно и участливо и сказал:
- Я в этих местах жил когда-то, но когда именно...
- Двенадцать лет назад! - живо перебила Таня.
- Может быть... Может быть, и двенадцать... Но где именно жил, представляю смутно.
- В этом вот доме! - горячо сказала Таня. - А по этой тропинке ходили к морю купаться...
- После тифа у меня стала очень плохая память.
- А-а!.. У вас был тиф!
- Да... Был сыпной, был брюшной... и даже возвратный.
- Это во время гражданской войны?
- Да, конечно... И в результате у меня очень ослабла память.
- Ну, тогда... тогда я уже не знаю как, - задумалась Таня. - И этого нельзя вылечить?
- А у моего товарища одного, - не отвечая, продолжал он, - тоже после тифа случилось что-то совсем из ряду вон выходящее: он позабыл все слова! То есть он их так путал, что невозможно было понять... Того лечили, - не помню, кажется года два или три его лечили...
- И все-таки вылечили?
- Да-а, он потом даже во втуз поступил и окончил... Теперь инженером где-то... Я его упустил из виду.
- Так что вы совсем, совсем не помните, как тут жила одна учительница... из города Кирсанова... и у нее была девочка лет трех?.. - с безнадежностью, почти не глядя на него, запинаясь, спрашивала Таня.
Он посмотрел на нее очень внимательно, потом перевел глаза на небольшой домик, на белых коз и низенького человека с газетой и сказал, наконец, с усилием:
- Может быть... может быть, я и припомню.
- Вы припомните! - вдруг уверенно тряхнула головой Таня. - Нужно, чтобы на вас что-нибудь такое сильное впечатление произвело, правда? И тогда вы сразу припомните!
- Сильное впечатление? - и он опять улыбнулся мельком, так что широкий и раздвоенный на конце нос его не успел даже изменить формы.
- Да!.. Пойдемте теперь... совсем в другое место.
- Куда же еще? А кто же хотел сидеть на скамейке? - взял было он ее за руку.
- Туда пойдем, где вас целый день ждут сегодня! - сказала Таня, отнимая руку.
- Это и будет сильное впечатление? - спросил он чуть насмешливо.
- Это и будет сильное впечатление! - повторила она очень серьезно и пошла вперед. А когда они дошли до спускающейся тропинки, она крикнула вдруг звонко:
- Догоняйте!
Конечно, он догнал ее в несколько прыжков, но она, увернувшись от его рук, опять кинулась бежать вниз. Теперь ей хотелось только одного - как можно скорее, пока не стало смеркаться, привести Даутова к матери. Она знала, что сумерки слишком зеленят, слишком искажают, слишком старят лица, и ей не хотелось, чтобы мать показалась Даутову старухой, в которой совсем уж не мог бы он узнать ту, прежнюю Серафиму Петровну. У нее была какая-то неясная ей самой, но очень острая боль за мать, которая почему-то много ожидает от свидания с Даутовым, в то время как он какой-то самый обыкновенный.
Когда они, запыхавшись оба, вышли к большой гостинице, было еще довольно светло. Оставалось только перейти мост через речку, потом недлинную набережную, теперь всю запруженную уже совершенно ненужным Тане народом.
Таня шла быстро, как только могла, но ей хотелось хоть немного подготовить Даутова к неожиданной для него встрече с матерью, которая может показаться ему неузнаваемо постаревшей.
- Мама все время тут очень завалена работой, - поспешно говорила, то и дело оборачиваясь к Даутову, Таня. - Такая немыслимая нагрузка, что и сильный человек подастся, а мама ведь всегда была очень слабая. Ведь у нас с прошлого года колхоз, а здесь занимались чем? Сады, виноградники, табак вообще сельское хозяйство... Потому - колхоз... И очень много получалось бумаг в канцелярии, а председатель, человек малограмотный - никак разобраться не может... Кого же ему надо мобилизовать на помощь? Конечно, учителей. Интеллигентных сил тут очень мало... Это ведь только считается у нас - город, город, а на самом деле - деревня... А нас, школьниц, весной посылали табак сажать... Мы две недели на табаке были... Вот мы как тогда загорели, обветрели!.. И ноги очень у всех болели, и спины тоже: ведь сажать все время нужно было согнувшись... А школьники наши ведра с водой подтаскивали, поливали. У них, конечно, руки болели потом здорово, но они, мальчишки, стремились всячески форсить и задаваться... и вообще строить из себя геркулесов...
Как и боялась Таня, Маруся Аврамиди все-таки попалась ей навстречу в толпе. Она сделала большие и понимающие - какие глупые, бараньи! - глаза, когда увидела Таню рядом с Даутовым. Она сделала даже попытку пристать к ней сбоку, но Таня остановила ее совершенно возмущенным взглядом и, потеряв нить своего лепета, заговорила снова о матери:
- Если бы маму поместили куда-нибудь в санаторий месяца на два, она могла бы отдохнуть и поправиться, а здесь что же?.. Кроме того, летом жара, - это для нее очень вредно... Она и то говорит: "Если бы мне хотя бы в Кирсанов на лето уехать, там все-таки лето прохладное, а здесь отпуск свой проводить летом, так все равно, что его и не получать!.." Конечно, зимою здесь тепло, однако иногда дуют такие ветры, что как на горах холодно, так и у нас!.. Или с Кавказа норд-осты дуют, - тоже удовольствие среднее. Потому что теплой одежи, настоящей, как на севере, у нас ни у кого нет, дров у нас мало, топить нечем... Прошлой зимой хорошо - мы взяли два воза щепок дубовых, от шпал, а вдруг будущей зимой не удастся?.. Тут одно время зимою пришел керосин - то его долго не было, а то вдруг появился, - так вместо драв керосином придумали железные печки топить: намачивали кирпич керосином, клали в печку и поджигали. Очень горело хорошо, и долго, целый час, и комната нагревалась, и чайник можно было вскипятить...