Славик смотрел в окно. День был молочно-сер и лилов, и густые, влажные хлопья снега занавешивали двор, насыщая тени этим самым лиловым… Или сиреневым? Славик еще не очень хорошо разбирался в оттенках цветов. Мама говорила, что «lilas» – это сирень по-французски, но тогда выходило, что сиреневый – от слова «сирень», и лиловый от него же… Так один это цвет или разный?! А фиолетовый, говорила мама, – это от слова «фиалка», и это темнее и гуще, почти как чернила… Славик никогда не видел ни фиалок, ни чернил, но ему казалось, что само слово «февраль» фиолетовое.

В пелене мокрого, вязкого снегопада копошились дети, а вокруг них прохаживались бабушки и папы. Славику хотелось к этим детям, туда, во двор, – лепить из мокрого снега комки, бросаться ими и бегать, то догоняя, то уворачиваясь, пока не станет жарко под шарфом, и он сорвет его с себя, и мокрые варежки сунет в карман, и начнет лепить снежки горячими ладошками, и мама будет кричать: «Славик, надень варежки!»

Но мама была занята: она что-то готовила на кухне, и оттуда доносились запахи, которые он терпеть не мог: пахло жареным луком и рыбой. Он рыбу с жареным луком есть любил, но почему-то совсем не любил, когда пахло с кухни… Ему придется ждать, пока мама закончит готовку и сможет выйти с ним во двор: ему не разрешалось гулять одному в его неполных пять лет. А бабушка… – она жила в другом городе и не могла пойти со Славиком. А папа… Когда Славик спросил, где живет папа, мама сказала: «Он ушел». Славик немного подумал и задал вопрос: «А почему он не вернулся?»

– Он заблудился, – помолчав, ответила мама.

Славику представилось тогда, что папа вышел вот в такой день, как сегодня, когда часто падали крупные хлопья и все сделалось молочно-серым и лиловым, – и папа шел-шел сквозь февральский снегопад и заблудился. Потому что февраль – слово фиолетовое, как цветы фиалки и чернила, и в нем легко заблудиться… Поначалу Славик ждал, что папа найдет дорогу домой, но это было в другом феврале, он не помнил, в прошлом или позапрошлом… Теперь он больше не ждал. Ему хорошо было и с мамой. Только вот приходилось потерпеть, пока она дожарит рыбу.

Оторвавшись от окна, Славик обвел глазами комнату. На полу лежал разобранный конструктор – любимое его занятие, – но сейчас отчего-то не хотелось в него играть. Он вяло повозил по полу несколько машинок, подвыл пожарной, которая резво въехала под шкаф – да так там и осталась. В другое время Славик бы развернулся (развернул машинку) и, весело завывая дальше, покатил бы ее к двери комнаты, затем по коридору, затем на кухню, пока не уперся бы в мамины пятки. Но сегодня почему-то не хотелось. Сегодня ему было грустно. Он сам не знал отчего. Просто грустно, вот и все. Лиловое какое-то все. Или сиреневое. Или даже фиолетовое.

Он осмотрелся в поисках чего-нибудь нового. И вдруг увидел на диване несколько альбомов. Он вспомнил: вчера мама разбирала фотографии. Вчера Славика данное действо ничуть не заинтересовало, но сейчас, охваченный странной и тревожной грустью, он подошел к дивану и открыл тяжелую обложку альбома. Перелистнул одну страницу, другую… И вдруг замер. На него с одной из фотографий смотрела девочка. Наверное, ей было пять лет, как и Славику. В венке из полевых цветов и колосьев на светлой головке, она смотрела прямо на Славика, протягивая ему на раскрытой ладони несколько ягод земляники, и ее широко распахнутые глаза были такими веселыми, такими дружескими! А рядом с ее головой было солнце, и на этой фотографии все было желтое и белое, прозрачное, чистое!

Он сразу представил себя там, на этой полянке, рядом с девочкой, – и уже видел, как они с ней начали вместе собирать землянику, и как стали играть в прятки, и как смеялись, и как поспорили, кто больше земляники соберет, и как ягоды смялись в его ладошке, когда он принес полную горсть… И как потом они решили взять кружку, чтобы не мять землянику, и как набрали ее доверху, и принесли ее маме… И как мама обрадовалась, и как они все втроем стали есть ягодку по ягодке из кружки: он, мама и эта девочка в венке… Такая хорошая и такая родная.

– Мам, – Славик притащил тяжелый альбом на кухню, – мам, а кто эта девочка? Я хочу с ней дружить!

– Ты с ней уже дружишь, – улыбнулась мама как-то особенно.

– Нет! Я ее не знаю!

– Знаешь. Это, Славик, я.

– Ты-ы-ы? – не поверил он.

– Я. Когда была маленькой девочкой.

– А куда делась эта девочка теперь?

– Ее теперь нет, потому что…

– Она умерла?! – перебил маму Славик, преисполнившись отчаяния. Он слыхал, что есть такая ужасная штука, смерть, и она иногда вырывает людей из жизни.

– Да нет же, я просто выросла, стала взрослой!

– Но девочка эта – где она теперь?

– Славка, я же тебе говорю: она выросла. Я – выросла. А тогда была маленькой. Такой, как ты сейчас!

– Ты сейчас моя мама! А девочка эта – где она?

Мама оторвалась от плиты, прикрутив газ. Присела на корточки, заглянула сыну в глаза.

– Понимаешь, Славик, мы все растем… меняемся… Ты тоже вырастешь… И больше не будет этого маленького мальчика, какой ты есть сейчас…

– Я умру?! – изумился Славик.

– Да нет же, – растерялась его мама, не зная, как объяснить сыну феномен времени. – Ты не умрешь, конечно, нет! Ты просто станешь другим!

– Но тот, который я сейчас, – куда он денется?

– Ты вырастешь, – досадливо повторила мама. – Станешь однажды большим дядей… Иди поиграй, я скоро закончу, и мы пойдем гулять.

– Но я не хочу дядей быть!

Мама ему не ответила – не нашла слов – и отвернулась к плите. Не тут-то было, Славик потянул ее за фартук.

– Мам! А куда денусь я?! – он ткнул себя пальчиком в грудь. – Я не хочу, чтобы меня больше не было!!!

Вот ведь беда: сын уродился философом и норовил познать тайны бытия – тайны, которые пока никто еще не разгадал! При этом он требовал ответа от матери, а она не могла его дать.

– Малыш, время не спрашивает нашего согласия…

– Как же это так, Время? – спросил Славик, и глаза его наполнились слезами.

…Много, много лет спустя Станислав Игоревич, известный и талантливый художник, покидал кладбище. На могильном камне с овальной фотографии сияла счастьем та маленькая девочка, которой была когда-то его мама. Под ней была выбита надпись: МОЕМУ ЛУЧШЕМУ ДРУГУ – МОЕЙ МАМЕ: МЫ С ТОБОЙ КОГДА-НИБУДЬ ВСТРЕТИМСЯ И БУДЕМ ВМЕСТЕ СОБИРАТЬ ЗЕМЛЯНИКУ.

Станислав Игоревич утер глаза, садясь в машину. Его секретарь промолвил:

– Нестандартная у вас надпись на камне, Станислав Игоревич…

Комплимент был в этих словах или скрытая критика? Слава не знал и знать не хотел.

– У меня и мама была нестандартная, – сдержанно ответил он.

Переждав, пока разойдутся гости и родственники, Станислав Игоревич снял с себя черный костюм, стянул галстук, влез в привычные джинсы и достал с нижней полки книжного шкафа альбомы с фотографиями. Он разложил снимки матери в ряд и под каждым из них поместил свои, соответствующие по возрасту. Некоторое время он разглядывал фотографии, затем вывел пальцем из рядов две: где маме было пять лет и ему столько же. Положил их рядом.

Они были похожи. Та девочка в венке из полевых цветов, с ясным и дружеским взглядом, протягивала на ладошке землянику тому, кто смотрел на эту фотографию; и он сам, точно с таким же взглядом, протягивал в объектив свою любимую пожарную машинку, готовый поделиться, готовый принять весь мир в друзья.

Он не заметил, как сын подлез под руку.

– Кто это? – ткнул маленький Игорь в фотографию девочки с земляникой. – Мне нравится эта девочка, кто она?

Пока Станислав Игоревич раздумывал над ответом, сын переключился на другой снимок.