Найти помещение под кафе было сложно, потому что Елене непременно хотелось, чтобы ее заведение находилось на бойком, проходном месте, а в таких местах все помещения обычно заняты. Получить место можно было только «перебивкой» – прийти к владельцу и предложить платить больше, чем нынешние арендаторы. Елене такой способ не подходил ни по моральным, ни по материальным соображениям. Кроме того, «перебивать», не имея за собой мощной поддержки, было просто опасно. Изгнанные арендаторы запросто могли пустить красного петуха, такие случаи были. Помыкавшись с выбором места две недели, Елена попросила совета у бывшей одноклассницы Леры Деньковой, которая работала в мэрии, в отделе жилищно-коммунального хозяйства.
– Есть только одно помещение, которое может тебе подойти, – сказала Лера, даже не заглядывая в свои реестры. – В Руинах.
– В Руинах? – растерянно повторила Елена. – Там же одни стены…
– Проходное место, сто семьдесят квадратных метров, аренда дешевая, коэффициент «ноль-пять», понижающий, в переводе на нормальный язык будешь платить половину от общего норматива. И подмазывать никого не придется, потому что это – Руины. А на подмазку обычно дают стоимость полугодовой аренды… Пустишь сэкономленные деньги на ремонт! Ты же хотела пустующее помещение в проходном месте? Получай! Можно хоть завтра договор подписать. А то, что дом пустой, так это же лучше! Никто не будет жаловаться, что у тебя шумно и дымно. А со временем, когда у города появятся свободные деньги, второй и третий этажи приведут в божеский вид и сдадут под офисы. Дополнительная клиентура будет! Решайся! Договор я тебе устрою на сорок девять лет с правом выкупа по остаточной стоимости. Можешь сразу считать помещение своим.
Елена решилась. Арендный договор она подписала, не взглянув на помещение, потому что смотреть там было не на что – руины они и есть руины. Прогнившие перегородки, выбитые стекла, осыпавшаяся штукатурка, ржавые трубы. Труб, впрочем, было совсем немного, охотники за металлоломом расстарались, посрезали все, что было можно. Порадовали только перекрытия, сделанные из толстых дореволюционных дубовых досок. По крайней мере, не надо было опасаться, что потолок обрушится на голову.
«Мое! – радовалась Елена, лавируя между кучами мусора. – Мое! Мое! Мое!» Реальность вдруг сменилась воображаемой картиной: большой светлый зал, люди за столиками, деловито снующие туда-сюда официанты, играет негромкая живая музыка – пианино и скрипка, за окном медленно падает крупными хлопьями снег… Когда музыканты делают паузу, то слышно, как уютно потрескивают поленья в камине… Елена замечталась и перестала смотреть под ноги. Упала, набила шишку на лбу, больно ушибла локоть и оба колена, но вместо того, чтобы расплакаться, засмеялась. Мечты начали сбываться. Второй раз в жизни Елену охватило ощущение огромной, невероятной радости. Примерно так же она чувствовала себя, когда родился сын…
Все начиналось так хорошо… Старший преподаватель кафедры дошкольной педагогики Станислав Билинский («Не Белинский, а Билинский», непременно уточнял он при знакомстве) был умен, красив, заботлив и влюблен без памяти. Лена сначала осторожничала, но понемногу оттаяла, поверила, ответила чувством на чувство. Даже корила себя за холодность, что ее чувство было не таким сильным, как у Станислава, не таким, как чувство к Саше. Уговорила себя на том, что с Сашей все было по-детски, ново, свежо, оттого и чувство казалось столь ярким. Первая любовь как-никак. Первый блин, которому положено выйти комом.
А еще Станислав был москвичом с двухкомнатной квартирой на улице Чаплыгина, в которой после смерти родителей он жил один. А еще у Станислава были хорошие перспективы – наполовину написанная докторская диссертация, расположение ректора, широкие связи в научных кругах и не только в них. «Хваткая ты, Ленка», – завидовали однокурсницы. Лену меркантильное не интересовало, для нее было важно, что Станислав любит ее, что он добрый, нежный, заботливый и с ним можно говорить обо всем на свете, не боясь показаться смешной или глупой.
Страшно подумать – она чуть было не поделилась с ним своей главной тайной, своей главной болью. Дважды собиралась, но что-то мешало, а третьего случая уже не представилось. Узнав, что Лена беременна, Станислав нисколько не обрадовался. Напротив, потемнел лицом и чужим, холодным голосом сказал, что ей надо сделать аборт. Увидев на лице Лены растерянность и непонимание, повторил сказанное и добавил, что оплатит «процедуру»… Лена никак не могла поверить своим ушам и принять происходящее за правду. Она даже ущипнула себя за руку, желая убедиться, что все это не сон. Приняв ее молчание за согласие, Станислав попытался вложить ей в руку несколько купюр. Лена швырнула деньги ему в лицо и с трудом удержалась от соблазна влепить пощечину. Но все же удержалась.
«Не спеши с выводами, – утешала соседка по общежитию Инка Воликова, за худобу и по созвучию фамилии прозванная Воблой. – Мужики – они такие. Сначала про аборт говорят, а потом в ЗАГС ведут». Лена слушала и удивлялась – о каком ЗАГСе может идти речь после такого? Впрочем, в ЗАГС ее никто не звал. Спустя неделю после разрыва с Леной Билинский начал обхаживать какую-то смазливую первокурсницу…
Лена рассчитывала найти поддержку у матери, самого близкого ей человека, но та тоже стала настаивать на аборте. «Тебе учиться надо, а не пеленки стирать, – твердила она, поджав губы. – Тебе о своем будущем думать надо и о том, что люди скажут… Кому ты будешь нужна с ребенком на руках и без образования?»
Старший брат Игорь был не столь категоричен, но тоже не одобрял поведения сестры. У Игоря вся жизнь была расписана наперед по пунктам, он был очень правильным, и мать вечно ставила его Лене в пример. Так часто ставила и так хвалила, что Лена порой задумывалась о том, любит ли вообще ее мама или вся любовь досталась Игорю? Но, как бы то ни было, Игорь помог Лене достичь компромисса с матерью, объяснил, что если уж нашла коса на камень, то надо с этим смириться. Раз сестра намерена рожать, то пусть рожает – это ее выбор. В институте возьмет отпуск по беременности, потом можно заочно доучиться, без диплома не останется. А о том, что люди скажут, лучше вообще не думать. Люди про всех что-нибудь да говорят, незачем обращать внимания на сплетни и пересуды. «Пусть делает, что хочет!» – сказала мать и до рождения внука при каждом удобном случае по нескольку раз в день выказывала Лене свое неодобрение. Потом, конечно, подобрела и с удовольствием возилась с Ромкой. Однажды мать сказала, что даже умные люди иногда ошибаются и что дети – это самое лучшее в жизни. Зная ее характер, эти слова можно было расценивать как искреннюю просьбу о прощении. Елена именно так их и расценила.
Жили трудно. Елена перевелась на заочное отделение и жила в Рогачевске, работая на двух-трех работах, а мать сидела с Ромкой. Когда Роме было три года, у матери случился инфаркт, после которого она так и не оправилась. Прожила еще полтора года, мучаясь болями и одышкой, и умерла. Елене пришлось работать на дому, потому что сын часто болел и в садик толком ходить не мог. Чем она только не занималась, от написания рекламных статеек до пошива жилеток и бейсболок. Ничего, справилась, получила диплом, устроилась преподавателем математики в ту школу, в которой училась она и директорствовала до выхода на пенсию мама, определила туда же Ромку и подумала о том, что жизнь, кажется, налаживается.
Но рано порадовалась. У Ромы начались проблемы как с учебой, так и с одноклассниками. Учился он из рук вон плохо, на уроках не мог собраться, плохо запоминал материал, никак не мог наладить отношения с другими ребятами. Сначала Елена считала проблемы сына издержками домашнего воспитания. Избаловала, не хотела, чтобы болезненный ребенок перегружался, не уделяла должного внимания общению сына со сверстниками… Стандартная ситуация «сапожник без сапог», то есть педагог с проблемным ребенком.
Но во втором классе стало ясно, что Ромины проблемы гораздо серьезнее и что ему нужна помощь психолога. А следом грянули и другие сложности. В девяностые годы прошлого века рождаемость в Рогачевске пошла на спад, вдобавок большая часть молодежи уехала из родного города в поисках лучшей доли, поэтому школы и детские сады были заполнены дай бог если наполовину. И новый глава районной администрации решил сократить вполовину количество школ. Было шесть, стало три. Закрылась в том числе и школа, в которой работала Елена. Устроиться по специальности было невозможно. На репетиторство тоже не стоило надеяться, потому что репетиторы в Рогачевске большим спросом не пользовались и услуги их ценились невысоко. Возвращаться к шитью жилеток Елена не собиралась, а уехать на заработки в Москву было не так просто. Какая Москва с ребенком на руках? С кем его оставлять? С няней? Не всякая няня смогла бы найти общий язык с Ромой, и к тому же если снимать в столице жилье и оплачивать няню, что тогда останется на жизнь? Пораскинув мозгами, Елена пришла к мысли о собственном бизнесе. Небольшая уютная едальня казалась ей самым лучшим вариантом. Общепит – это стабильно и как-то понятно. В торговле Елена не разбиралась совершенно и интуитивно чувствовала, что в этой сфере она моментально прогорит. А вот общепит привлекал, здесь все было понятнее и проще. Кафе – это, в сущности, тот же дом. Сюда приходят гости, задача хозяйки приветливо их встретить и вкусно накормить, чтобы им захотелось прийти еще. Елена была гостеприимной, умела готовить и создавать уют. Решиться на это оказалось трудно, все равно что в омут с головой прыгнуть, но она все же решилась.
