Мы вступили во дворец. Снаружи он выглядел так себе, без претензий, а внутри я немножко потерялась – огромное пространство, высоченные потолки, хрустальные люстры, свечи, позолота. Я, конечно, предполагала увидеть нечто подобное, но в масштабах менее значимых. Художественные фильмы и книги приучили всех, что провинция это не столица, каких-то особых изысков ждать не приходиться, а тут… С антресолей давила музыка, по залу кружили пары, вдоль стен и возле некоего подобия буфета сбивался в кучки народ. Впрочем, народ – это слабо сказано. Сливки. Бархат, парча, драгоценности. Надменность во взглядах, в жестах, во всём. Сразу видно, людишки к подобным обстановкам привычные и в отличие от меня роскошью не потрясённые. Но были среди них и такие, кто вроде бы тоже сливки, но, как у Булгакова, второй свежести. Провинциалы, местный разлив. Их легко было отличить от первых: одёжка совсем даже не вызывающая, каблуки на ботинках пониже, в глазах робость.
Графа кто-то отвлёк разговором, и я, воспользовавшись его отвлечением, начала протискиваться сквозь шорох платьев и блеск драгоценностей ближе к буфету. Этот бал был первый в моей жизни. Никогда раньше не доводилось мне участвовать в подобных мероприятиях и, признаться, я не очень из-за этого расстроилась. Всеобщее веселье, не смотря на музыку и пляски, меня не тронуло. Наоборот, мне почему-то стало грустно. Местные танцы я танцевать не умела, а показать свои духу не хватило, поэтому буфет стал для меня большим откровением. Тощий лакей в камзоле и парике подливал мне из бутылки шампанское, а брат-близнец его держал на весу вазу с виноградом и персиками и протягивал мне её с лёгким полупоклоном.
Не хочу, чтобы у кого-то сложилось превратное мнение обо мне. Дескать, забралась в самую элиту, корона на мозг надавила, зазналась, простых людей за людей не считает. Ничего подобного! Прежде чем других обвинять, за собой последите. После первого фужера я предложила обоим лакеям выпить со мной по честному, без церемоний, на брудершафт. Те отказались. И не моя в этом вина. Один сослался на слабое здоровье, а другой на злого барина, который пьяных лакеев на дух не переносит. Но оба сказали мне спасибо. Так что я хорошая.
Но это отдельная история. Пока я тягала шампусик и закусывала его виноградиком, у меня возникла интересная теория. К буфету периодически подходили мужчины, и каждый считал своим долгом сделать мне комплимент и непристойное предложение. Видимо, красивые полупьяные девушки и в девятнадцатом веке считались доступными. Кто-то делал это более откровенно, кто-то менее, но все отходили разочарованные. Однако отходили недалеко, я так поняла, хотели порадовать уязвлённую душу новыми отказниками, и каждого такого отказника они встречали аплодисментами. Собралась их уже порядочная толпа. Так вот о теории. Всякий раз, когда мне предстояло смертельное перемещение, вокруг меня собирались мужчины. В первом моём прошлом они меня закопали, во втором забили стрелами. А что хотят сделать сейчас?
Ко мне подобрался очередной претендент на разочарование. Я признала в нём юного Александра. Открытое лицо, плутовской взгляд, кучерявая копна волос. Он принял любимую позу Огюста Родена и произнёс загадочным тоном:
– Когда я увидел вас днём, подумал – крестьянка. А теперь вижу, ошибался. Вы царица. Надо же какие метаморфозы способны претворять, казалось бы, обыкновенные кисейные занавески. Потанцуем?
Оркестр наигрывал что-то из Штрауса.
– Не люблю вальс.
– Кадриль?
– Что я вам, лошадь скаковая?
Он призадумался.
– Интересный образ. Никогда не думал, что женщина танцующая кадриль может походить на скаковую лошадь. Отрадно. А тёплый дружеский разговор где-нибудь в укромном месте?
Сначала я хотела послать его к остальным. Какие же они предсказуемые! Но то ли шампанское в голову ударило, то ли мальчик этот меня чем-то зацепил, но я вдруг сказала:
– А пойдём.
Он такого ответа не ждал. Не ждали его и окружающие. Толпа вокруг неодобрительно загудела, но я потрясла пальцем.
– Господа! Господа! Ну что вы в самом деле… – опьянение всё более охватывало меня, язык заплетался; я икнула, прикрыла рот ладошкой. Не слишком ли я перебрала? – Господа, что за недовольные выкрики? Вы тоже можете пойти с нами. Приглашаю всех. Только возьмите что-нибудь выпить и закусить.
Вечер начинал мне нравиться. Огоньки свечей взялись отдавать лазоревым, оркестр бил уже не по ушам, а по душе. Хотелось петь. Со слухом и голосом, надо сказать, у меня всегда было чуть лучше, чем с историей. У нас в институте даже кружок музыкальный есть, где мы поём иностранные песни, и я в этом кружке солирую, поэтому я выдала от начала и до конца песенку из репертуара Мирей Матье про детский каприз:
Pardonne-moi ce caprice d’enfant
Pardonne-moi, reviens moi comme avant
Je t’aime trop
et je ne peux pas vivre sans toi
Pardonne-moi ce caprice d’enfant
Pardonne-moi, reviens moi comme avant
Je t’aime trop
et je ne peux pas vivre sans toi
Песня не произвела на них впечатления. Вроде бы они мне похлопали, но лица были кислые. Увы, но современное искусство наши предки понять пока не в силах. Ну и чёрт с ними. Мои лакеи собрали выпивку и еду и всем обществом мы выбрались на улицу.
Сначала мы хотели сесть где-нибудь на лужайке, но лошади так загадили округу, что о лужайках никакой речи быть не могло. Рядом находился всход на кремлёвскую стену. Деревянная скрипучая лестница привела нас на широкую галерею, единственный недостаток которой заключался в отсутствии скамеек. Сесть было не на что, разложить продукты тоже. Мы пробовали прорваться на средний ярус Кладовой башни, но на дверях висел амбарный замок, сломать его не смог бы даже Арни. Тогда мы разложились на подоконниках в проёмах между крепостных зубцов. Полилось вино, потекли разговоры, в расщелинах закрепили свечи. Компания, на мой взгляд, подобралась весёлая, молодёжная, развязная. По дороге к нам прицепилось несколько барышень, но выглядели они серенько, и конкуренции мне составить не могли, так что фильтровала, пардон, флиртовала, я напропалую. Александр и ещё несколько юношей прижимались ко мне настолько плотно, что я чувствовала их жар сквозь платье. Это кружило голову не меньше шампанского. Мне снова захотелось петь, захотелось плыть, захотелось…
– Mademoiselle, mademoiselle! Qu'est ce que cela signifie? (Мадмуазель, мадмуазель! Что сие значит?)
В чувство меня привёл голос графа. Михаил Юрьевич стоял с растерянным видом, переводил взгляд с одного лица на другое и морщил лоб. Но вот в его глазах сложилось понимание, ноздри раздулись, а губы исказила судорога.
– Про-о-очь! – заорал он. – Все про-о-очь!
Связываться с влиятельным человеком не захотел ни кто. Первым ретировался Александр. Он пробормотал какое-то оправдание и растворился в темноте наступающей ночи, будто и не бывало его никогда. Следом потянулись остальные. Только что мне в уши шептали слова любви, и вот вам пожалуйста – минуту спустя в галерее остались только мы с графом.
Я почувствовала себя, мягко говоря, неуютно. Внутри что-то скреблось и жалобно мяукало. Я понимала, что что-то сделала не так, и даже понимала, что именно не так, но соглашаться с этим не желала. Я свободная девушка, не глупая, права свои знаю. Так чего мне бояться?
– Всё же для вас, голубушка, всё для вас… – зашептал граф.
Он шёл на меня, выпучив глаза, и под его напором я начала отступать. Я прижалась к крепостному зубцу, потом поднялась на подоконник. За спиной у меня разверзлась пропасть. Я почувствовала холод и страх, а граф продолжал наступать.
