В день накануне соревнований я обычно ничего не делаю. Просто лежу. Никаких гаджетов, телевизора, соцсетей, разговоров, книг – ничего. Но не сегодня! Да, я могу себе позволить нажраться.

Два джин-тоника растворились во мне так, словно я пила воду с привкусом радости. На фоне звучит «Фаннел оф Лав бай». Я сажусь напротив зеркала. В отражении уставшая девушка, которая не может выйти из состояния зависимости от тех, кто держит пистолет у ее виска.

«Жалкая потаскуха!» – плескаю джин-тоник на отражение. Оно улыбается растекшимися глазами персонажей Пикассо. Жирно мажу помаду о губы, обвожу по кругу. Еще раз. Еще. И еще. Не жалея жирный стержень, раскрашиваю и раскрашиваю рот. Пусть он подает сигнал: девушка готова к любви.

Направляю настольную лампу в лицо – я хороша. Вытягиваю губы, сжав их в поцелуе. Забыть такую нельзя. Мой образ – «Королева».

Джин-тоник тянется через полосатую трубочку к алым губам, приятно покалывает язык. «Слатшейминг» – говорю максимально эротично и наблюдаю за своим отражением. Высовываю язык и играю с трубочкой. Она непослушная, как и я.

Приближаю лицо к зеркалу, подвожу черной кистью глаза. Отодвигаюсь, смотрю на отражение. «Дрянь, – смеюсь, – дрянь!» Трубочка, язык, джин. Встаю. Раздеваюсь. Зеркало показывает голую меня, джин-тоник, секс.

Поднимая руку с банкой, свожу ноги, присаживаюсь – у меня хорошее тело. Ничего лишнего. Аккуратная выпуклая попа, стройные ноги. Узкая талия. Грудь-двоечка. Своя. Гладкое лицо. И рот – таким хотят упиваться.

Снова сажусь у зеркала и щеточкой вытягиваю ресницы, имитируя их объем.

– Кто лучшая? – спрашиваю я, преблизившись к зеркалу так близко, что на нем образуется алкогольный конденсат. – Пошли, детка, в клуб.

Через два часа в «Шибари» подмигиваю бармену. Громкая музыка – стул подо мной вибрирует от басов. На мне – короткое облегающее платье-огрызок.

Я оглядываюсь. Сочные девчонки, усыпанные блестками, извиваются как змеи на постаментах, зазывая к празднику гедонистов. «Давай жить сегодня!» – кричат их крутящиеся тела. «Отдайся чувствам!» – трубят разогретые пилоны в их объятиях. Лазерные лучи разрезают пространство клуба, деля его на части и выхватывая из темноты самых отвязных персонажей.

–– Это вам от того парня, – кричит мне бармен сквозь шум, показывая на шот с коктейлем «В52».

Поворачиваю голову – какой-то довольный мальчик с другого конца бара, шевеля губами, сигналит: «Это тебе». Улыбаюсь ему.

– Пошли, – не дождавшись согласия, какой-то кавказец хватает меня за руку и тянет в сторону толпы танцующих.

– Э-э, я сама по себе, – я вырываю руку, даже не поднявшись со стула.

Кавказец пренебрежительно смотрит на меня, что-то кричит и уходит.

– Шевели лапками, – напутствую я его.

Живая плотная масса бурлит под лучами ночного храма, который открывает свои порталы в мир кайфа. Его прихожан питают лазерные звезды, неоновые тени и боги с пакетиком космической пыли.

– Еще. Оттуда же, – кричит бармен, поставив передо мной очередной шот.

– За тебя, сопля, – демонстративно поднимаю шот и, глядя на улыбающегося мальчика, заливаю в себя второй коктейль.

– Привет, – возле меня оказывается крепкий молодой человек. Рваная футболка демонстрирует рельефный торс и банки бицепсов. Он уверен в себе настолько, что готов позволить любить себя.

– Привет, – я кладу руку ему на шею.

– У меня есть для тебя немножко счастья, – с улыбкой говорит мне на ухо местный Хью Джекман.

– Выкладывай, – мне смешно. – Но сначала купи королеве еще.

Парень щелкает пальцами и показывает бармену на пустой шот.

– Ты одна?

– Уверяю, меня тебе хватит, – я стараюсь выговаривать каждое слово. Но ловлю себя на мысли, что уже пьяна, и моя эротика больше похожа на кривляние старой алкоголички. Повернувшись спиной к бару, кладу на столешницу локти, а голову слегка запрокидываю.

– Думаю, разберусь, – Росомаха ухмыляется. Он показывает бармену, что как будто бы ворожит над пустым бокалом, и бармен обновляет напиток.

– Колдун? – я принимаю «В52» из его рук.

– Это моя работа, – не сводит с меня пристальных черных глаз слуга сатаны.

С большим трудом концентрируюсь, удерживая на своем лице выражение «взгляд пантеры». «Боже, я ущербна…» – с этой мыслью я принимаю еще одну порцию алкоголя.

– Смотри, что у меня есть, – в его большой руке оказывается маленький прозрачный пакетик. Пакетик переливается синим, красным, зеленым цветом окружающего веселья, зовет присоединиться. – Пойдем со мной, – Хью аккуратно берет меня за руку.

Меня не нужно тянуть – я сама плыву за ним сквозь беснующуюся толпу вглубь таинственного храма, где чуть темнее, чуть тише. Он идет, то и дело оборачиваясь на меня и улыбаясь чему-то своему. А мне на все плевать. Мне приятно его внимание.

Дверь с нарисованным на дощечке мужчиной отворяется, мы входим в туалет.

– Сделай кисть вот так, – говорит мой Хью Джекман. – Так, словно хочешь взять яблоко.

Я послушно повторяю. Он сыплет мне в ложбинку между указательным и большим пальцем белый порошок.

– А теперь резко вдыхай, – говорит он и показывает как.

Моя рука касается носа. Холодный воздух обжигает ноздри и летит в голову, рассекая мозг надвое.

– Да? – улыбается Хью. – Да… – он кивает, целуя меня. – Пойдем. Это еще не все.

Пока он разворачивается, я вижу, как девка, стоя на коленях, ласкает розовый продолговатый зефир. Такой знакомый, что я чувствую его температуру и его упругость в своей руке. Он бывал во мне везде.

Я помню, как Женя начинал с того, что прижимал. Не важно к чему, к стене, кровати, к столешнице. Хватал в свои тиски и сжимал. Хочешь, не хочешь – в плену. Срывал с меня поцелуй, затем одежду. Он дарил беленькие маечки и любил их на мне рвать. Так, чтобы грудь под ней тряслась от неожиданной грубости, а на плече оставался красный след от разорванной лямочки. Он бил меня собой. Когда кровь, разгоняясь, мчалась в голову, было уже все равно. И тогда просыпалось желание ему ответить. Я резко хватала Женю за неопрятные волосы и оттягивала его от себя. Он скручивал меня за это, стискивая мои узкие кисти. Распалившись, я вырывалась и доставала его из себя. Водила им по себе, там, где горячо и всегда брито, дразня и издеваясь над ним. Женя не отводил взгляда. Смотрел выжидающе и агрессивно. Это была игра. Игра «Кто кому принадлежит». Он был во мне так часто, что я просыпалась с распирающим ощущением его присутствия, а засыпала с чувством латекса во рту. Он стал центром моей вселенной. Вокруг него вертелась моя жизнь.

А сейчас Женя был в ней.

Я вижу, как она улыбается мне пустым неоновым взглядом. Блестки сверкают на ее щеках, переливаясь под мерцающими лампами сортира.

Легкие перестают наполняться воздухом, словно кто-то давит на них, не давая раскрыться.

Ноги сами несут меня наружу.

Клубное стадо трясется, словно на него воздействуют сигналы неведомого кода. Никому нет до меня дела. И я, мокрая от пота, бегу, зажимая рот. Бежать, бежать, бежать. Лестница. Толпа вправо, на выход. Дверь. Дверь. Кислота обжигает горло. Но я успеваю оказаться на улице, прежде чем рвотная масса с запахом Жени выплескивается на темный, отливающий серебром асфальт.

На сверкающую золотом ночную Москву льет дождь, старательно отмывая накопленную за день пыль и грязь, уносит из города все то, что делало его душным, невыносимым, несчастным. Дождь безжалостно топит тротуар Технического переулка и, стараясь растворить, заливает стоящую на бордюре маленькую черноволосую фигурку. То есть меня.

Кажется, что вода, струясь по моему телу, уносит то, что мне противно, туда, под асфальт, в канализационные коллекторы, где и место всем нечистотам.

Хотите меня видеть циничной и развратной? Ок. Но не я должна бежать. Не мне должно быть тошно. Поднимаю голову и струи, разбиваясь о лицо, дробятся на мириады блестящих бисеринок.