От этого школьного шантажа вся ситуация стала для капитана скучной и малоинтересной.

– Я могу идти? – сухо спросил он.

– Идите.

Зацепин вышел из машины. На водительское место сел охранник и «Мерседес» уехал. Когда Петр подошел к своей «Семерке» Щекастый приветливо взмахнул рукой и двинулся прочь. Через пару секунд его уже и след простыл.

2

Со времени поездки к куратору прошла уже неделя, а тоска Алекса все не проходила, став из острой и отчаянной тягучей и непрерывной. Отныне он действительно во всем мире остался один, абсолютно один. Несколько раз, когда вокруг никого не было, у него на глазах выступали слезы – так было жаль и себя, и своих родителей-неудачников, и ту приятную, комфортную жизнь, бывшую у него совсем недавно, и то великолепное будущее в Штатах, которое уже никогда не осуществится в том великолепном виде, в каком обещало быть совсем недавно.

Как романтическая, сентиментальная девчонка, он каждый день украдкой доставал из прикроватной тумбочки снимки той памятной фотосессии с Камиллой и рассматривая их, любовался уже не столько своей пассией, сколько захваченными объективом частями сада и дома. Наверно, попроси он дядю Альберто, тот достал бы ему и фото родителей, однако такая просьба низводила его до положения обычного сиротки, и самолюбие не позволяло делать этого. Однако и простая угрюмая замкнутость была уже пройденным этапом, к которому не стоило снова возвращаться. Некоторое облегчение он теперь испытывал лишь в минуты агрессивного цинизма ко всем и ко всему. Главной жертвой этих его новых упражнений стала Даниловна.

– Ну и какой ты на меня донос написала на этот раз? – спрашивал он ее отныне почти каждое утро.

– Какой надо, такой и написала, – недовольно огрызалась староста.

– А когда целуешься с кем-то, об этом тоже докладываешь?

– Обязательно.

– А когда тебя за коленки хватают?

– В первую очередь.

– А если я схвачу?

– А схвати!

Он смотрел в ее побелевшие от злости глаза, понимал, что порядком переборщил и отступал. Это было уже его собственное открытие, сделанное недавно. Пытаясь определить, чем здешние сверстники отличаются от своих одногодков в Западном полушарии, Алекс пришел к выводу, что все дело в их удивительном бесстрашии, с которым даже самые расчетливые из них могут поставить на кон все свое благополучие. Здравый смысл может сколько угодно внушать им, что надо все делать так-то и так-то, и вдруг из-за самого копеечного повода вспышка настроения – и возникают самые катастрофические последствия. Похоже, и Даниловне в один миг ничего не стоит поломать все их вроде бы устоявшееся приятельство.

– А ты знаешь, что все шпионки свои сведенья получают только через постель? – доставал Алекс ее в следующий раз.

– А тебе какое дело?

– Просто порадовался за тебя.

– Тебе, может быть, тоже со старухами придется спать?

– Нет, я их лучше пытать буду.

– Размечтался! Все мачо всегда в глубине души женщин боятся, только прикидываются, что это не так.

– Чего их бояться?

– Подрастешь – узнаешь!

День-два на небольшое неразговаривание и новая инквизиция.

– А представляешь, тебя в перестрелке возьмут и ранят. И будешь потом без ноги или без руки?

– Тебя уже ранили и ничего, – пыжилась в ответ староста.

– Для мужчин раны совсем не то, что для женщин.

– Это почему же?

– Ну представь, ты разденешься на пляже, а у тебя на боку шрам, да к тебе ни один парень не подойдет. А тот, кого ты охмуряла в одежде, увидит тебя со шрамом и сразу отвалит прочь.

– Не отвалит.

– Еще как отвалит! – торжествовал юный гестаповец.

При всем при этом они старались никогда друг друга не касаться, а свою перепалку вели только один на один, что как-то странно их еще больше сближало между собой.

– Вадим Вадимыч, дайте мне телефон куратора Копылова, – потребовала Даниловна после первых столь непривычных грубостей своего несостоявшегося кавалера.

– Это еще зачем? – строго поинтересовался директор.

– Копылов после поездки к нему стал какой-то невменяемый. Я хочу узнать, что случилось.

– Хорошо, я позвоню куратору и узнаю, давать ли тебе его телефон, – пообещал Вадим Вадимыч. Он уже знал о смерти матери Алекса, но предпочел, чтобы куратор сам определил, что можно дружбанам и дружбанкам Копылова говорить, а что нет.

Зацепин в телефоне Даниловне отказал, предпочел приехать в интернат сам поговорить со старостой о своем подопечном.

– Наш разговор с Алексом был о судьбе его родителей, только и всего, их судьба не очень хорошая. Но будет лучше, если ты его об этом расспрашивать не будешь. Насколько я знаю, в вашей школе не принято говорить о работе родителей. Это очень хорошее правило и не стоит его нарушать.

Родители Алекса погибли на задании, поняла Даниловна и тут все ему простила, как говорится, и за вчерашнее и за завтрашнее.

3

Служебный кабинет Зацепина представлял собой маленький закуток, образованный разделением обычной комнаты на две половины. Но лучше было так, чем тесниться с кем-то бок о бок. В закутке стояла старая еще советская мебель, а стены и потолок нуждались в основательном ремонте. Слава Богу, что никаких сторонних посетителей, перед которыми могло быть стыдно, здесь никогда не появлялось.

Сегодня Петр после нескольких дней тихого саботажного безделия наконец сел за компьютер, составлять очередной аналитический отчет по поступившим в отдел за последнюю неделю разрозненным сведенья из Мексики и Панамы.

Вот зазвонил внутренний телефон. Зацепин нажал кнопку громкой связи, не желая прикладывать к уху трубку с голосом нового начальника.

– Да, Ростислав Григорьевич.

Чуть сиплый голос нового начальника отдела Берегового пробурчал:

– Зайди ко мне.

Капитан собрал лежащие на столе бумаги, запер их в сейфе и вышел.

В кабинете Шелеха все разительно изменилось. Вместо прежней аскетической суровости повсюду появились признаки некоторого комфорта и домашности. Особенно раздражала Зацепина, стоявшая на столе фотография семейства нового начальника – ну прямо добропорядочный эксквайр, да и подставка для письменных принадлежностей с американским орланом – подарок агентов теперь якобы дружественного ЦРУ – тоже порядком резала глаза.

Хозяин кабинета, моложавый холеный молодец лишь тремя годами и одним званием старше Зацепина, не сразу поднял глаза на стоящего перед ним подчиненного. Взяв из лотка с бумагами тоненький прозрачный скоросшиватель с недельной давности отчетом Петра об американцах, посещающих мексиканское посольство в Москве, Береговой небрежно бросил его на стол.

– Это что за такое кликушество ты написал? Впору все бросать и бежать арестовывать каждого второго американца, выходящего из мексиканского посольства.

– Не американца, а сотрудника спецслужб, – поправил Зацепин.

– Что это за совдеповские страхи?

– Разве собранные материалы не указывают…

– О чем они указывают не тебе судить. Американцы наши коллеги. Слышал такое слово? КОЛЛЕГИ! И нечего на них бочки катить. Забирай свою писульку и сделай нужные купюры. А не нравится – рапорт на стол. Я подпишу.

Зацепин молча взял со стола свой отчет.

– Я могу быть свободен?

– И нечего на меня губы надувать! Иди.

«Губы надувать» особенно взбесили Петра, в их конторе, несмотря на гражданскую форму одежды такого рода босяцкая лексика была не в ходу. Либо Береговой хотел таким методом выживать его, либо ставил на место, либо «выпускал пар» по поводу каких-то собственных личных неприятностей. Как бы то ни было, в свой закуток капитан вернулся предельно заведенным. Походил из угла в угол, стиснув зубы и кулаки, затем, приняв решение, оделся и вышел. Контору он покинул с нарушением принятого порядка: в журнале ухода отметился, а своего грубияна-майора в известность не поставил.

Покрутившись в «Семерке» по ближайшим узким улочкам в это время дня почти полностью безлюдным, он оставил машину, прошелся немного пешком, свернув пару раз, и только после этого сунулся под стеклянный навес таксофона. Повернувшись так, чтобы видеть, кто мог бы за ним идти, он набрал номер. В трубке щелкнуло, но никто не отозвался.