– Там, наверно, и электричества нет, – высказался доктор.

– Похоже на шизо для всех дальневосточных зэков, – предположил Чухнов.

– И что, сюда с детьми!? – не на шутку перепугалась моя Валентина.

– Да не слушай ты их. Они тебе сейчас и про людоедов на острове наплетут, – успокоила её Ирэн.

– А нас точно здесь ждут? – с подозрением посмотрела на мужа Жаннет.

– Ну, если не ждут, переночуем где-нибудь под кустиком и домой полетим, – непривычно резко отвечал ей Пашка.

На него в тот момент тяжело было смотреть. Обросший трёхдневной щетиной с ввалившимися щеками и болезненно мерцающими глазами он был похож на барона Мюнхгаузена, готового вытащить себя вместе с конём за волосы из топкого болота. Какой-то вихрастый парень спросил у него закурить и тут же отскочил, как ошпаренный натолкнувшись на остекленнелый взгляд нашего кормчего.

Полтора часа торчать на Лазурненском причале оказалось совсем не скучно: мы разглядывали едущую на остров публику, та глазела на нас. К нашему большому облегчению деревенского в островитянах было мало, даже бабули одевались как сельские учителя, в нарядах же среднего поколения и молодёжи вообще шёл какой-то непонятный разнобой. Лишь когда на причал подкатили двое подростков на крошечных японских мопедах, мы поняли, в чём тут дело: всё шмотьё тоже было из Страны восходящего солнца.

      На остров на пароме прибыли уже в глубокие сумерки. Торопливо, насколько позволяли трехпудовые рюкзаки прошли главной улицей поселка и углубились в лес. Воронец знал, куда вел, и через полчаса дал команду ставить палатки. При свете фонариков кое-как их натянули, напоили измученную детвору чаем из термосов и дружно завалились спать.

      Наутро всех разбудил топот десятков копыт.

– Это олени, – крикнул из своей палатки Воронец. Ну, олени так олени. И мы стали выползать на свет божий и смотреть, куда это нас угораздило.

      Наш лагерь находился у ручья с прозрачной и, как вскоре выяснилось, вполне питьевой водой. Рядом проходила дорога, по которой мы пришли. За ней начинался подъём на главную островную доминанту – Заячью сопку. Низкорослый дубовый лес вокруг имел странный вид: в нём совершенно не было подлеска, зато под ногами сколько угодно острых камней. Пашка объяснил отсутствие кустов избытком оленей: всё, сволочи, сжирают, происхождение камней являлось загадкой и для него. Наскоро позавтракав и оставив на женщин детей, мы пошли осматриваться более основательно. Пашка давал пояснения как заправский гид.

      Остров, несмотря на кажущуюся обозримость, простирался на 10 километров с севера на юг и на 6 вёрст с востока на запад. Со всех сторон он был окружён высоким скалистым обрывом и узкой полосой пляжа, уходящей в каменистое мелководье. Лишь на севере по направлению к Большой земле находилась обширная подковообразная бухта, удобная для причала судов, вдоль нее тянулся посёлок рыбаков и звероводов. Благодаря бухте остров по форме напоминал палитру художника с несколько вытянутым на северо-востоке по направлению к материку полуостровом, на котором расположился наш бивуак. На две с половиной тысячи жителей здесь приходилось 50 тысяч клеточных норок и 4 тысячи полувольных пятнистых оленей для производства пантакрина.

      Наши палатки располагались на западном склоне Заячьей сопки на относительно ровной полосе вдоль берега моря. Ручей, который возле нас весело журчал на дне двухметровой канавы, через триста метров впадал в бухту по дну уже настоящего каньона. Проследив его впадение, мы очутились на пятнадцатиметровом обрыве, откуда был виден и островной поселок с рыбачьими судёнышками, и дальние пятиэтажки Лазурного. Что и говорить, место для обоснования было самое стратегическое. Вадиму немного не понравилась грунтовая дорога, проходящая рядом с лагерем, но она оказалась в полном смысле «Дорогой в никуда», просто обрываясь через полтора километра на северной оконечности острова в заброшенном мраморном карьере. Как будто кто специально придумал её для соединения нас с остальным миром.

      Если Пашка и хотел найти место, где бы мы ощущали пустоту за своей спиной и могли с полным правом сказать: «Мы здесь – начало всему», то более удачной географической и психологической точки нельзя было и придумать.

      Первая экскурсия в посёлок произвела вместе и тягостное, и отрадное впечатление. Чахлые сады, некрашеные штакетники и неухоженные усадьбы, горы шлака, мусора и навоза, свиньи и плюгавые собачонки прямо на улицах. Понравились же признаки цивилизации: десяток двухэтажных многоквартирных домов, машинный двор с техникой на любой вкус, клуб, хлебопекарня, маленькие, наполненные самым необходимым магазинчики.

      Естественно, что Пашка никого не предупредил о наших семействах: «Зачем заранее получать отрицательный ответ?» И для местного начальства это явилось большим сюрпризом. Шабашников в палатках и с семьями – такого тут ещё не видели. Просьба же выдать нам лошадь с телегой и плугом окончательно привела их в замешательство.

      Неудачным было и первое знакомство с рядовыми симеонцами. Два рыбака, отец и сын, завернули к нам на мотоцикле под вечер на огонек с бутылкой водки и кулём пойманной рыбы. Рыбу мы приняли, а от водки отказались. Рыбаки распили её сами – здесь мы невольны были им помешать. Затем был долгий застольный разговор, под конец которого гости расслабились и стали подпускать матерка в свою речь. Наши домочадцы уже отправились на покой, и Пашка был на этом острове, наверно, первым мужиком, который запретил в своем присутствии сквернословить другим мужикам, без спасительной ссылки на нежные уши женщин и детей, просто потому, что ему самому противно это слушать. Рыбаки были порядком ошарашены, не знали, сердиться им или смеяться. Попереглядывались между собой и заторопились уезжать. Так с первого же дня была установлена чёткая дистанция между нами и местным населением.

      Мы не узнавали своего бугра, человека, в общем-то, деликатного и терпимого. За какие-то сутки перелёта образ предстоящей благостной коммуны сменился у него образом светского монастыря с предельно жёстким уставом. Мол, нам самим ещё тянуться и тянуться к верхним ступеням совершенства, так зачем же подыгрывать черни и спрыгивать вниз на ступени, которые мы уже преодолели? А насчёт того, что подумают другие, давайте придерживаться нашего старого правила: никогда не бездельничать больше пяти минут кряду. Проверено было в Европе, лучшим противоядием против дурной репутации будет и здесь, в Азии.

      Уже на следующий день, ещё как следует не оклемавшись от смены семи часовых поясов, мы вышли на объект: дряхлый свинарник, который должны были обновить. Параллельно занимались обустройством своей бивуачной жизни: расчищали поляну для огорода, устраивали летнюю кухню, туалет, душ, из спиленных дубов готовили бревна для бани.

      Каждый день приносил все новые сведенья о самом острове. Обнаруживали то каскад мелких живописных водопадов и глубокую карстовую пещеру, то изумительные, уединённые скалистые бухточки и короткую речушку Красную с нерестами горбуши, то настоящие альпийские луга и крупное озеро Гусиное с плантацией редчайшего лотоса. Другими словами, великолепный природный музей, до которого никому не было никакого дела.

      Жизнь посёлка тоже отличалась своеобразием. Два его хозяина: Рыбзавод с дюжиной судёнышек прибрежного лова и Зверосовхоз, хозяйственно дополняя друг друга, вовсе не сливались между собой в одно целое. В первом царила вольница сезонной наёмной силы, во втором – стремление поживиться крадеными норковыми шкурками и дармовой олениной. Особый колорит вносила женская общага с вербованными раздельщицами рыбы. К счастью, обе поселковые популяции предпочитали выяснять по пьянке отношения только между собой, игнорируя всякую третью публику, из-за чего остров служил раем для многочисленных палаточных туристов.

      Мы вошли в эту жизнь без всякого напряжения. Поздняя приморская весна постепенно набирала силу, становилось теплее, зелёный иней распустившихся почек превращался в зрелую листву, мелкая лесная живность всё смелее посещала наш лагерь, радуя своим «гостеванием» не только детей, но и отцов семейств.