К концу года у нас, в дополнение к якутскому деду неожиданно объявился новый приживал. Им стал дембель Вася Генералов. Ему бывшему детдомовцу после армейской службы в Лазурном просто некуда было податься. Сначала он поступил к нам подёнщиком, чтобы заработать хоть какие-то деньги на дорогу. На ночлег его определили в баню, к якутскому деду. Прошло полтора месяца, и мы с удивлением обнаружили, что Вася по-прежнему живёт и работает с нами. Кроме сверхранимости и вспыльчивости, всеми остальными качествами детдомовец обладал в весьма умеренной дозе. Аполлоныч даже как-то поколотил солдатика, когда тот слишком по свойски принялся огрызаться нашим женщинам.

– Зачем нам такой неадекватный кадр? – говорил Севрюгин.

– Первая же тысяча километров по материку закончится для него элементарной колонией, – отвечал Пашка, забыв про свои принципы образованности и семейственности.

Поэтому и позволяли Васе по вечерам беспрепятственно присутствовать в наших домах, надеялись снизить его мнительность и неадекватность и к лету выпустить в мир более приспособленным к жизни человеком.

      Ещё одним кандидатом в сафарийцы под самый Новый год стал Заремба. Не понадобилось даже приглашать – он сам напросился. Просто не мог найти другого предлога почаще заходить в гости. Да и Шестижен помог. Если уж такой бродяжка к нам прибился, то и третьему по весу симеонскому начальнику (после председателя сельсовета и директора рыбзавода) вовсе не зазорно.

      Любопытная складывалась ситуация: начальник напрашивался в подчинение к своим подчинённым. Не удивлялся лишь Пашка. Пара персональных бесед с Зарембой – и все шероховатости устранены. Чтобы симеонцы не болтали лишнее, мы зачислили директора зверосовхоза в качестве дачника. Такой расклад прекрасно устроил и Зарембу. Отныне он мог уже на законном основании посещать по вечерам наш Командорский дом, то бишь Воронцовско-Чухновскую хату, которая и в самом деле постепенно превращалась в главный культурный центр острова.

      Быстро росли сафарийские библиотека и видеотека, женщины создавали первые модели сафарийской одежды, а интерьер обогащался весьма необычной мебелью принципиально собственноручного изготовления. Осуществлена была мечта Жанны: куплено пианино и при нём открыта музыкально-французская студия аж на пять учеников, куда кроме наших трёх школьников стали ходить двое мальчишек Зарембы. Да и по вечерам за общим столом говорилось о поэзии и философии больше, чем о ценах и магазинных дефицитах.

      Генеральный смотр сафарийских сил прошёл на Новый год. Задача казалась невыполнимой: собрать вместе 16 взрослых и 8 детей и провести новогоднюю ночь так, чтобы отсутствие на столе ящика водки никто не заметил. Похоже было на смотрины, устроенные нам в своё время Воронцовыми, только на сей раз блеснуть собиралась вся учредительская зграя. Готовились как к самому серьёзному своему экзамену, и, в общем-то, так оно на самом деле и было. Лето, когда мы первенствовали по части примитивного вкалывания, уже подзабылось, и необходимо было резким рывком вновь уйти в отрыв хотя бы по части светских развлечений, чтобы у новобранцев зажглись глаза и захотелось хоть на полступеньки приблизиться к нашим сафарийским стандартам.

      И вот пробило девять часов вечера, и в Командорский дом начали стягиваться Шестижены и Зарембы, Адольфовичи и приживалы. Всех их встречали бокалы с шампанским, кофе, сладкий стол и новогодняя премиальная лотерея. Вадим весь ноябрь рыскал по владивостокам и находкам, освобождая бюджет от двух тысяч рублей – и для всех 24 сафарийцев был приготовлен отдельный презент: от простенького чайного сервиза до цветного телевизора. Тянули жребий дети, и они же больше всех радовались и своим, и родительским выигрышам.

      В соседней комнате работал телевизор, но смотрел его, записывая новогодний «Огонек», лишь видеомагнитофон Зарембы. Сафарийский же видик крутил продукцию «Сафари-фильма»: голливудский триллер с издевательским аполлоновским текстом. Публика хохотала так, что едва не прозевала сам Новый год.

      Потом малышей отправили на боковую и продолжили без них. Пашка, как иллюзионист, доставал из рукава всё новые и новые развлечения. То показывал наши общие старые фотографии, то раскручивал гостей на любимый анекдот, карточный фокус или хоровое пение. Народ был удивлен и польщён вниманием к себе всегда сдержанного и отстранённого Воронца, и захваченный его обаянием послушно плыл по нужному руслу, боясь, как и старая гвардия только одного: «не соответствовать».

      Наконец где-то в третьем часу на столе появилась и водка, но главная её функция «скорее к нужному настроению» была уже и так достигнута, поэтому к ней отнеслись как к очередному блюду, которое стоит раз для полного букета попробовать и только. Якутский дед, правда, свою привычную порцию взял и даже пьяненько повыступал, но это прозвучало таким диссонансом общей атмосфере, что ни Шестижен, ни солдатик не рискнули последовать его примеру.

      Таким был наш Новый год с последовательным насыщением развлекательных и желудочных потребностей. Этакий неформальный ритуал посвящения в сафарийское братство, после которого человек должен был сам себе сказать либо: «Отлично, хочу еще», либо: «И только-то», забрать свой взнос и удалиться из наших рядов. Другого Сафари у нас для него не было.

      К чести новичков общие старания зграи были оценены ими по гамбургскому счёту. Шестижены, вообще до возвращения сына пригласили к себе на постой Адольфовичей. Да и амбициозная жена Зарембы тоже не осталась в долгу, попросив себе какую-нибудь сафарийскую работу на дом, и немедленно была вовлечена женщинами в общие пошивочно-вязальные заботы.

      После Нового года, дабы снизить напряжение от большой жилищной скученности мы все по очереди съездили в Минск, распродавать наши дачи и мебель. Первыми на школьные каникулы поехали я и Жаннет со своими чадами. При пересадке в Хабаровске мы на шесть часов застряли в аэропорту, и тогда я узнал немало, как сейчас говорят, эксклюзивной информации о детстве нашего главного командора. Жаннет почему-то была очень сердита на мужа, а тут ещё раздражение от тягостной задержки самолета.

– Он никого никогда не любил и любить не может, – внезапно вырвалось у неё, когда Катерина и Дрюня на время оставили нас одних.

– Ну конечно у человека было тяжёлое детство, – попробовал пошутить я.

– А ты знаешь – да, – серьёзно согласилась она и рассказала, что с тринадцати до шестнадцати лет у Пашки совсем не было голоса, обычная подростковая мутация наградила его на три года ужасным фальцетом, из-за которого он полностью выпал из рядов своих сверстников.

Дальше мы восемь часов летели до Москвы, и я усиленно соображал, как всё это могло происходить с нашим боссом, чтобы, уже в Домодедово, поджидая багаж, снова вернуться к прежнему разговору.

– Так ведь это ему только на пользу пошло: в полной изоляции прочитал все энциклопедии и выстроил как надо своё мировоззрение, от которого мы сейчас так балдеем.

– Ты думаешь, почему он на всю жизнь окрысился на кино и литературу? – перевела на другое Жаннет. – Потому что все эти три года ждал, что к нему обязательно подойдёт какая-нибудь романтическая девушка и заставит забыть о собственном пищащем и скрипящем голосе. А девушки не появилось.

– Ну и что? – не мог понять я.

– А то, что с тех пор он ко всем людям стал относиться только потребительски.

– И к тебе?

– Ко мне в первую очередь. Думаешь, почему он меня никогда ни к кому не ревнует? Потому что как раковая опухоль заполнил собой всю меня и знает, что ни на кого другого у меня просто никаких сил не хватит. Есть какие-то насекомые, они откладывают в других насекомых свои личинки, и эти личинки вырастают, пожирая насекомое, в котором находятся. Теперь, похоже, он отложил свои личинки ещё и во всех вас. И будет потреблять, потреблять, потреблять! – Жаннет проговорила это с непривычной для неё исступленностью.

Признаться, я не очень поверил ей в ту минуту. Пашка, который всегда сразу замечал, когда кто-то испытывал хоть малейшее неудобство, а его желчное критиканство в сущности тоже было заботой о том, чтобы рядом с ним не сидели одни простодушные болваны – и вдруг пошлое потребительство?