ГЛАВА ВТОРАЯ
Если верить марксистским историкам, то российский капитализм при последних царях группировался по производственному признаку. «Продамет», «Продуголь» – монополии в сырье и полуфабрикатах, «Продвагон» – подвижной состав. «Продаруд», «Продпаровоз»… Враньё, конечно; вспоминая теперь учебники своей юности, Антонов думал, что обо всех этих «Продвагонах» и «Продпаровозах» для того писали, чтобы скрыть имена настоящих владельцев компаний. Не будешь же советскому школьнику излагать биографию, допустим, миллионера Путилова: тогда пришлось бы признать, что это не просто был «кровопийца» или «буржуй», но человек, упорным и долгим трудом создавший передовые предприятия, направивший развитие целой отрасли.
Зачем это было знать советскому школьнику? Значит, лепи себе: «Продвагон», «Продуголь»…
Наверняка, и в царской России капитализм имел яркие личности, – думал Антонов. А уж в сегодняшней-то России в этом нет сомнений. Все знают, кто такой Михаил Прохоров или Роман Абрамович, Виктор Потанин или Олег Дерипаска. Все знают, что «Альфа-банк» это Михаил Фридман, а «Лукойл» это Вагит Алекперов, что АФК «Система» это Евтушенков, а «Северсталь» – Мордашов.
Кстати, в деловом мире сознают и роль Игоря Вдовина, мужа Волочковой. Разве что сама балерина много лет то ли притворялась, то ли, и правда, не понимала, кто такой отец её дочери. А ведь он был системным инвестором и сумел создать, с одной стороны, очередь арабских шейхов, а с другой – российских губернаторов, готовых принять ближневосточные деньги. Сочетать такие величины мог лишь человек незаурядный, каковым и был Игорь Вдовин. Его деньгами свободно могла пользоваться его блестящая жена, но ведь и он использовал её в качестве ну весьма недорогой (по меркам его оборотов) рекламы. Гениальная балерина и красавица стала, поистине, самым умным деловым проектом Вдовина, превратившим его из незаметного и не очень смелого молодого человека в крупного международного дельца.
Яркие по человеческим меркам дела стали для бизнесменов почти мерилом успеха. Абрамович купил английский футбольный клуб, а Усманов – коллекцию Ростроповича – Вишневской. Прохоров построил свой Ё-мобиль, а Гуцериев писал стихи для песен, которые крутили на принадлежащем ему «Радио Дача».
Правда, Антонов всё ещё считал, что ему такими вещами заниматься рано… А ведь многие из этих звёзд бизнеса были уже моложе его! Ему стукнуло пятьдесят пять, а он всё ещё был – дай Бог, если в первой сотне или в первых пятидесяти из этих крупнейших воротил. Слишком многим он пытался заниматься одновременно, слишком разбрасывался – об этом ему не раз говорили.
В детстве он долго не мог понять, кем хочет стать и в какой вуз ему поступать – а поступил, в конце концов, в «Горный».
Учился он в школе, расположенной в обычном четырёхэтажном школьном здании послевоенных лет. Но сама школа была с математическим уклоном, в ней было побольше «математических» классных комнат, чем, наверное, их обычно бывает; да ещё и каждый класс делили на три потока или уровня для более индивидуальной работы. Математику, правда, Антонов так и не полюбил, да и не знал как следует, хотя получал почти одни пятёрки.
Из учительниц в их школе выделялась биологичка: она была единственной «заслуженной учительницей» и иногда надевала на уроки медаль. Знаменитым также считался учитель математики Михаил Абрамович Киселёв, в чьём классе был не просто учительский стол, а – кафедра, как, впрочем, и в нескольких других кабинетах. Вот и библиотекарь Нина Евсеевна была небанальна и превращала обязательную выдачу книг в некие мини-представления. Дети стояли в очереди к её столу, а она так расхваливала некоторые книги, словно вещала со сцены.
– Книга «Плато доктора Черкасова»! – говорила она со страстью и с придыханием. – Обычный мальчик попал в экспедицию на Крайний Север и описывает произошедшее с ним! «Детство у меня так сложилось, что я стал свидетелем и участником событий необычайных, о которых мне хочется рассказать» – зачитала она.
Столь горячо она произносила всё это, что Лёша Антонов потянулся к этой книге, а потом к книге «Корабли Санди» того же автора (Мухиной-Петринской) к другим книжкам о далёких плаваниях, о золотоискателях и геологах… А что, не стать ли ему – и он уже втайне решил, что станет – как раз моряком или таким вот исследователем северных, арктических территорий?
То, что позднее к этому прибавились нефть и газ, Алексей считал счастливой случайностью: вначале он об этом не думал. Вначале была просто романтика, да, кстати, и некоторое примирение отцовских и материнских надежд на него.
Отец его был довольно известный художник; мать, наоборот, техничка, и, видимо, её идеалом мужской профессии было нечто более жёсткое чем занятия мужа. Она и при детях не раз выносила отцу приговор: «Эх, творческая интеллигенция…» Мужчине, по мнению мамы, следовало быть суровым военным или, допустим, строителем, а не шастать по природе с этюдником и кистями.
Отец подталкивал Лёшу, наоборот, к творчеству: не хочешь рисовать, так стань, к примеру, музыкантом. Композитор, дирижёр, разве плохо? На худой конец – гитаристом вроде этих ваших кумиров из группы «Битлз».
Противоречие разрешилось тогда, когда Лёша выбрал мечту о путешествиях библиотекарши Нины Евсеевны… Правда, вуза такого – для путешественников – не оказалось, но он выбрал нечто близкое к этому: профессию геолога, которую давал Горный институт.
…Олигарх – не олигарх, но всё-таки он был состоявшимся бизнесменом, потому в свою школу на годовщины окончания теперь не ходил. Это, впрочем, уже в самое последнее время, а до того, зайдя в эту бывшую школу, завернул и в библиотеку на третьем этаже.
Вот здесь, значит, решилась его судьба.
Помещение было уютным и даже вполне просторным. Целых пять столов с подшивками газет и без таковых: просто для чтения книг. Не по всему периметру, как помнилось, а лишь возле двух стен стояли массивные книжные шкафы довоенного советского, а, может быть, ещё дореволюционного производства. В них на открытом доступе имелись Большая и Малая советские энциклопедии, которые они на переменках забегали полистать, но особенно любили в библиотечной тиши лопать домашние бутерброды, за что их библиотекарша гоняла отсюда, но не очень строго.
В закутке своём, как и в те далёкие годы, позади стопок книг на столе, сидела Нина Евсеевна. Совсем скукоженная и седая, давно, видно, переставшая красить волосы… Он поздоровался и вышел, не стал напоминать о себе и постеснялся спросить, почему именно ему она рекомендовала книжку «Плато доктора Черкасова». Ответ, впрочем, он знал: она многим рекомендовала многое, скорее всего, без всякого разбора, заученными словами повторяя одно и то же за годом год. Для мальчиков про «Страну багровых туч» Стругацких, про «Остров сокровищ», про Жюля Верна; девочкам тоже, конечно, предназначались свои, особо читаемые книжки.
Как бы то ни было, но книжка эта сделала своё дело и привела его сначала в Горный, потом – в экспедиции на Шпицберген, на Ямал, потом – к кандидатской диссертации, которую он написал как раз по нефтегазоносным пластам Севера.
Защитил он её не так чтобы и быстро для выпускника одной из лучших в стране математических спецшкол: лишь в двадцать восемь лет, то есть в 1988 году. Но то ли ещё ждало впереди…
Горбачёвский, а затем Ельцинский маховик раскручивался уже с запредельной скоростью, успев – ещё до распада СССР – бросить Алексея и в Канаду, где он познакомился со своим будущим партнёром по бизнесу Эдвардсом, и в Москву, где он сошёлся с Серёгой Климуком, работавшим в крупном советском банке. Банк погиб вместе с Советским Союзом, но они с Климуком успели основать новый, коммерческий «Ямал-банк».
Всё шло, казалось, по нотам, словно, и впрямь, Алексей внял советам отца и стал композитором. Канадский партнёр Берт Эдвардс нашёл инвестиции, Сергей Климук знал, как работают банки, а Антонов понимал, как залегают нефтяные и газовые поля, то есть не дал бы себя обмануть разноцветными картами, которыми многие в этой отрасли дурят друг друга, особенно на Западе.
