«И зубы, как у собаки Кевина Фурмана,» — вспомнил мальчик.

Шлёп!

Маленький мальчик поднял голову. Игл наконец-то попал рогаткой в большую мёртвую жабу.

Внутренности жабы разлетелись во все стороны червивым красным дождём.

В тот день Игл продолжал говорить, что это место крикеров должно было быть секретом. Никто не говорил об этом точно так же, как никто не говорил о миссис Никсерман. Туда мог пойти не любой человек, потому что это было нечто особенное, а только те, кто хорошо общался с крикерами. Всё это заинтересовало маленького мальчика. Что дамы — их называли шлюхами — позволяли мужчинам делать с ними такие вещи за деньги, а особенно эти уродливые дамы…

Но теперь любопытство зудело гораздо сильнее, чем тогда, когда зудела его кожа под гипсом доктора Смита.

На следующий день Игл был наказан отцом за то, что избил своих братьев Рикки и Билли. Рикки и Билли назвали его «белоголовым орлом», а только друзья Игла могли называть его так.

Но маленький мальчик всё ещё горел от любопытства, от невинного стремления к знаниям. Он хотел увидеть эти нехорошие «вещи», о которых говорил дядя Фрэнк.

Так что всё время, пока Игл был наказан и сидел дома, маленький мальчик всё равно бродил по лесу. Сразу после школы. Иногда он заходил в полицейский участок и здоровался с большим шефом Маллинзом, который жевал отвратительный табак, но казался очень милым человеком, а иногда давал ему лакричные палочки; однажды он даже предложил ему пожевать табак, но маленький мальчик не хотел брать эту дрянь в рот.

Лето превратило город — фактически весь его мир — в чудесную, ленивую страну грёз. Школа была закрыта; по утрам он ходил за газетой, днём стриг газоны, а иногда большой шеф Маллинз платил ему несколько долларов за то, чтобы он помыл полицейские машины или прибрался в участке. Бóльшую часть своих денег он отдавал тёте, чтобы та помогала ему с тратами, но летом у него всегда оставалось немного для колы и игрушек. И когда его работа была закончена, он блуждал.

В лесу.

Может быть, дядя Игла просто шутил над ними?

До сих пор он даже близко не подошёл к тому, чтобы найти нехорошие «вещи».

«Наверное, их и нет, — подумал он однажды, пробираясь по лесистым холмам за ручьём. — Наверное, он просто сказал это, чтобы напугать нас…»

Но зачем дяде Фрэнку это делать?

Была середина августа, самый жаркий день в году. В тот день он чувствовал себя не в своей тарелке.

— Слишком много мороженого ты съел, — сказала ему тётя в то утро, когда он вернулся с работы, но он знал, что это не так.

Это были те фаршированные перцы, которые она снова подавала вчера вечером. Но, как и большинство десятилетних детей, он не собирался позволять боли в животе держать его взаперти дома. Он почувствовал себя ещё хуже, подстригая газоны в тот день, пару раз его даже вырвало.

«Миссис Янг наверняка уволит меня,» — подумал он, блеванув фаршированными перцами на лужайку перед домом.

Ему следовало остаться дома, когда он закончил, но он ничего не мог с собой поделать. Как бы скверно не было у него в животе, после того как он почистил косилку и поставил её обратно в сарай, он направился в лес.

Он пересёк стремительный ручей, осторожно ступая по камням, которые они с Иглом бросили в ручей в прошлом году. На некоторых из них выросла какая-то зелёная слизь; он должен был быть осторожен, чтобы не поскользнуться. На травинках в воде висели комья лягушачьих яиц, а на берегу он чуть не наступил на большую коричневую черепаху, которую принял за кучу грязи. Дядя Фрэнк сказал, что они откусят тебе пальцы, если ты подойдёшь слишком близко. На берегу он споткнулся о бревно. Там сидели две жирные лоснящиеся саламандры, и они все были в жёлтых пятнах, которые выглядели очень аккуратно. Но его сердце подпрыгнуло, когда он задел ещё одно бревно: гнездо маленьких змей извивалось под ним, их было шесть, но для него это было похоже на сотню. И они были коричневыми с крошечными бриллиантовыми глазками. Безобидные в реальности — свиноносые змеи — для десятилетнего мальчика казались, безусловно, ядовитыми медноголовыми щитомордниками.

Он взобрался по насыпи на упавшее дерево, а затем углубился в лес.

«Эх, вот дела!» — подумал он, когда протиснулся сквозь липкую паутину, невидимо висевшую между двумя деревьями.

Несколько троп разветвлялись (он и Игл не знали про них), поэтому он просто повернул на крайнюю левую и начал идти.

Может быть, именно эта тропинка приведёт его к нехорошим «вещам»?

Он не мог себе представить, что именно имел в виду дядя Фрэнк.

Может быть, он найдёт ещё какие-нибудь заплесневелые журналы с фотографиями голых дам?

Или, может быть…

Его сердце снова подпрыгнуло.

«Может быть, я найду ту даму, которую убили граблями?» — волновался он.

Он надеялся, что нет.

Что он будет делать?

И что он будет делать с теми граблями?

Отнесёт их большому шефу Маллинзу?

Солнце светило сквозь деревья, пот капал ему в глаза, а футболка прилипала к телу. Он миновал ещё один ручей, которого никогда раньше не видел, и вдруг на него набросились москиты, а когда он попытался бежать, то…

БАХ!

Он случайно наступил на большую жабу.

«О, мерзость!» — подумал он.

Пухлое тело жабы лопнуло под его ботинком, как пакет с пудингом.

Насекомые кусали его со всех сторон, и чем дальше садилось августовское солнце, тем хуже он себя чувствовал. Теперь у него болел не только живот, но и горло, а голова была тяжёлой, и пару раз ему казалось, что она вот-вот взорвётся.

«Я никогда больше не буду есть эти фаршированные перцы, — поклялся он себе. — Никогда!»

Ещё через двадцать минут ему стало совсем плохо.

«Это так глупо, — подумал он. — Нет в лесу никаких нехороших „вещей“. Здесь вообще ничего нет. А дядя Фрэнк просто собачья какашка!»

И как только он был готов развернуться и пойти домой, что-то надломилось.

«Ветка?» — удивился он.

Он стоял неподвижно.

Затем услышал голос:

— Эй, ты!

Ещё одна ветка сломалась. Позади него.

Его глаза метались по сторонам. Это был женский голос, но звучал он как-то… странно. Примерно так же говорила его тётя по пятницам вечером, когда пила из большой бутылки вино, которое держала в холодильнике.

— Что ты там дела-а-аешь, а? Потеря-я-ялся?

Поначалу он не мог её разглядеть; старый запятнанный сарафан, который она носила, сливался с лесом. Но затем она, казалось, появилась как по волшебству, когда он прищурился в направлении голоса. В нескольких ярдах между двумя деревьями стояла девочка. У неё были чёрные прямые волосы, но все они были в беспорядке, и она была без обуви, и её ноги выглядели очень грязными. Она немного постояла, глядя на него сквозь волосы, и когда он сделал несколько любопытных шагов, она тоже сделала несколько, и вдруг солнце осветило её. Она выглядела старше, лет на двенадцать или тринадцать, потому что у неё были маленькие бугорки, выпирающие вверху платья, как у большинства шестиклассниц в школе, и он даже мог видеть маленькие бутоны, торчащие наружу!

— Буб-б-бутоны, — называл их Дэйв Кейв. — Сисястые дружки. Молоко выходит из них, когда ты их сосёшь.

— Молоко? Это звучит довольно глупо. Почему молоко должно быть в бутонах у девушки, — вспомнил он, — когда его можно достать прямо из холодильника?

Но это было давно, когда Дэйв сказал ему об этом, и теперь это не имело значения. Он мог видеть бутоны этой девочки очень хорошо, потому что верхняя часть её платья прилипла к ней от пота так же, как и его футболка Green Hornet.

Он мог сказать, что она ему понравилась, хотя она была вся грязная и всё такое, и её грязные волосы свисали ей на лицо. Да, он мог сказать, что она ему нравится, и он мог сказать, что она красивая.

«Люди с холмов! — понял он. — Эта девочка с холма. Наверное, живёт где-нибудь в лачуге. Наверное, даже не ходит в школу…»