Великан Савелий шёл по лесу, неся в одной руке фонарь, в другой - плащ. Ночь тёплая и тихая. Конец июля, птицы в лесу по ночам уже не поют. Шёл Савелий по бору сосновому, потом по березняку, поднимая высоко фонарь. Фонарь старый, железный, ещё от бабушки. Она чистила его речным песком от мошек и налипших сосновых игл, брала его в одну руку, а в другую - внука Савелия, и отправлялась "посветить в ночи всем, большим и малым, воюющим и мирящимся, поющим и молчавшим, заплутавшим и запоздавшим, влюблённым и отчаянным, тихим и громким, всяким. Они думают, что это луна, и поэтому так светло. Да разве ж луна каждую ночь светить будет? Не-ет, это всего лишь мой фонарь", - смеялась она. Смеялась она тихо, морщинки разбегались на её широком как блин лице, и становилось почему-то легко и тоже хотелось смеяться, и болтать ногами в ручье, когда они садились на зелёном мшистом валуне погрызть сушёных яблок и грибов из беличьего запаса. Бабушка шла по лесу неслышно, худая, высокая, то замирала и походила на ель, а то оборачивалась вдруг, подняв фонарь над головой, и казалась сосной, той, на обрыве, что сожгло по весне в одну из первых гроз. А то гасила свой фонарь, буркнув "он здесь не нужен".
Давно бабушки нет, фонарь долго висел в пещере Савелия, мозолил глаза. И вот висел, висел, Савелий однажды взял его и пошёл. Ночь, мошки глупые кружили, стукались о стекло. Хорошо. Шёл и шёл, лесом, рощей, озером. Устал под утро, повесил фонарь, лёг, свернувшись калачиком, и стал смотреть, как в камышах птаха вьёт гнездо. Травинка к травинке. "Вот выкаблучивает", - подумал Савелий и уснул.
Спал он долго. Во сне видел удивительную великаншу, которая была тощая и нелепая, и играла она на дудочке. Днём пение той дудочки напоминало шёпот ручья, бегущего в высокой траве, а ночью - шелест листьев в кронах деревьев. Савелий долго не мог разглядеть в игре света и тени саму музыкантшу, а потом увидел глаза, смешливые и грустные, разглядывающие его. Великанша поняла, что этот чудак с фонарём разгадал её вдруг среди леса, сорвалась с места и в два счёта оказалась на соседнем холме. Фигура её стала быстро удаляться прочь. Шевелились верхушки вековых елей, когда она шла по ельнику, склонялись берёзы, когда она задумчиво вела ладонью по их макушкам. Савелий испугался, что так может потерять её из виду совсем и больше никогда не увидеть, как она смешно обходит муравейники, высоко поднимая ноги. Как цапля. Это он потом узнал, что она очень боится муравьёв. И сплёл ей гамак.
И они сыграли свадьбу, и у них родилась дочка. Девчонка росла шустрая. Замрёт и цап за шкирку хитрую лису, охотившуюся у сухого лога за мышью. Лиса жмурится, лапами сучит, тявкает, на волю просится. Девчонка и отпустит, смеётся, тихо, беззвучно, Неслышкой так и прозвали, вся в бабку.
Той порой случилась у нас засуха, а у них наводнение, так всегда было. Весна пришла тёплая, быстрая. Вода поднялась высокая, ночью пришла. Беда часто ночью приходит, слабину, что ли, человечью чует. Дома скрывались под водой, а в домах люди спали. Эхо гулкое шло, и туманище полз. Савелий стал китом, подплывал к домам, люди хватали своё добро, кто что успевал, цеплялись, спасались. Радовались и песни пели. Всю ночь мотался Савелий между затопленными деревнями и городами. А утром уснул, закачался на притихшей волне. Его великанша-музыкантша звала чай земляничный пить, носки бабки Пелагеи мерить. Вчера бабка носок довязывала, довязывала, а тут наводнение. Все скарб какой-другой в узлы вязали, а она носки схватила и бежать. А теперь сидела на хвосте Савелия кита и плакала - дом жалко. Савелий кит опустил морду в воду, смотрит - да вон он Пелагеин дом, с калиткой на одной петле, носки вокруг плавают. Савелий подцепил дом хвостом, плавником переправил, да и поставил его рядом с всхлипнувшей от радости Пелагеей. И стала тут деревня, жители Китовой пристанью её прозвали.
Вот Савелий и не спешил просыпаться, куда ему было спешить, дел по горло, да и не хотел он уходить от своих, оно и понятно, что тут непонятного. Долго так спал. Молодые сосёнки поселились у него в кармане, где хранились шишки на чёрный день. То снег выпадет, то дождь прольётся, то зима закружит. Уже и след Савелия простыл, только фонарь иногда видно среди мотающихся на ветру ветвей. Поднимешься на горушку, в лес, за грибами. Бродишь, бродишь. Собака, спаниель, следом трусит, а то вперёд забегает. За грибом наклонишься, скроешься в папоротниках, а она встанет на задние лапы, будто суслик, ищет тебя. Найдёт, прибежит, только колышутся папоротники и трава. Собака мокрая, довольная. В паутине капли дождя блестят, хвоины застряли. Дойдёшь до горушки, где ночью фонарь обычно светит, сядешь, привалишься, тепло. Савелий спросит сонно, будто филин ухнет:
- Ну?
Капли дождевые посыпятся с веток, шишки застучат, прыгая и падая. Птицы с мест поднимутся.
Надо бы что-то ответить, да неохота тишину нарушать, шёпот дождя по дороге.
Днём ли рядом окажешься, ночью ли посмотришь в окно дачи на гору, на лес. Темнотища, только фонарь светится. Или луна? Да нет, небо тучами заволокло, какая луна. А фонарь-то, что ему сделается, фонарь светит, сквозь деревья на холме мельтешит, на ветру мотается. Затревожится Савелий, как мы тут без него, проснётся и дальше пойдёт.
