Только оказавшись в своей комнате, на своём диване наедине со своими мыслями, Введенский, наконец, осознал, что с ним произошло. Его унизили. Но и это, вспомнил он, далеко не всё. Его не просто унизили на глазах огромного количества людей и оскорбили так, как, наверно, не оскорбляли никого из тех, кто присутствовал при этом, его ещё осмеяли – открыто, зло, не стесняясь и не стесняя себя в выборе насмешек.

Введенский вскочил с дивана. Тяжело дыша, босиком подошел к окну, прислонился лбом к холодному стеклу и, закрыв веки, представил себя со стороны – таким, каким его видели гости мэра.

Вот он – смешной и нелепый – снимает с себя брюки, вот – подштанники, вот – встаёт на цыпочки и, высоко поднимая голые колени, скачет вдоль нескончаемо длинного т-образного стола под тошнотворную музыку Чайковского.

Введенский застонал. Ударил несколько раз лбом об оконное стекло и вернулся к дивану. Сел на краешек, сложил ладони между ног, опустил голову.

Ему хотелось забыться, забыть о существовании Бергов, полицейских, въедливых одноклассников, которые обязательно начнут выпытывать, как ему удалось вырваться из полиции, и какую цену пришлось заплатить за это.

Введенский поймал себя на мысли о том, что не понимает: зачем он, вообще, попёрся к Арине.

«Ради чего? Неужели я всерьёз рассчитывал на то, что когда-нибудь стану великим и покорю мир? Ведь нет же! В глубине души я всегда понимал, что этого не будет, потому что этого не может быть в принципе, то есть, конечно, может и, возможно, даже будет, только с кем-то другим, не со мной… А раз так, зачем мне всё это?»

Так и не поняв: ради чего он терпел унижения, если не верил в то, что способен покорить мир, Введенский возненавидел себя. Несколько секунд он в ярости смотрел на свои голые тощие колени и думал, чтобы такого сделать, дабы раз и навсегда утолить в себе эту ненависть.

Однако, как Введенский не распалял себя, а ненависть в нём угасла так же быстро, как и зажглась, едва в голову закралась мысль о том, что ненавидеть можно и нужно тех, кто этого достоин – людей целеустремлённых, сильных, беспощадных, таких как Берг и его мажористая дочь Арина.

«А меня – слабого и трусливого – разве можно ненавидеть? Нет. Меня можно только жалеть, презирать и игнорировать».

Введенский снова подошёл к окну. Сжав кулаки, посмотрел с высоты девятого этажа на ночной мир и ещё раз пожалел о том, что теперь уже, видимо, никогда его не завоюет.

«Ну и ладно. И пусть. Зато теперь я точно знаю, какой он, и что с ним делать, если всё-таки однажды окажется в моих руках».

Глава 1

…гнев человека не творит правды Божьей.

(Иак 1:20).

Ни на один из многочисленных звонков одноклассников, откуда-то прознавших о том, что эту ночь он провёл дома, Введенский не ответил. Не потому, что не хотел вспоминать и пересказывать то, что произошло с ним накануне вечером, – а вспоминать и пересказывать, как он не без основания полагал, пришлось бы не один раз, – а потому, что ему было по-настоящему больно ещё раз переживать то, что уже однажды еле пережил.

Где-то ближе к обеду он сам позвонил Артуру Васильчикову с просьбой о встрече. Получив подробную инструкцию: куда прийти и в какое время, немного постоял у окна, задумчиво вглядываясь в занесённый снегом город, и принялся неспешно одеваться.

Во дворе его поджидали Юдин, Низамутдинов, Кузнецов, Игорь Рыжик, Савелий и Оля Проскурины.

Введенский хотел пройти незамеченным, но, решив, что прятаться от кого бы то ни было, тем более от одноклассников ниже его достоинства, направился к ним. Поздоровался за руку с парнями, подставил Оле щёку для поцелуя и, предупреждая вопросы о том, как он вырвался из полиции, и какую цену заплатил за это, сказал, что опаздывает на крайне важную для него встречу.

– Какую встречу? – спросил Юдин. – С кем?

Сдерживаясь, чтобы не нагрубить, Введенский сказал, что идёт на собрание активистов движения «СтопХам», которое состоится через полчаса в чайхане на проспекте Физкультурника.

– Ещё вопросы есть? – спросил он, обращаясь главным образом к Юдину. – Спрашивайте, только по-быстрому.

– Есть, – ответил Проскурин. – С тобой всё в порядке?

– Мы тут места найти себе не можем после того, как тебя забрали в полицию, – воскликнула Оля, – а ты… ты даже говорить с нами не хочешь!

Не зная, что ответить, Введенский поморщился – утешать Олю и отчитываться перед одноклассниками в его сегодняшние планы не входило – и, немного подумав, сказал: ладно.

– Идёмте со мной. Если я с Федей обо всём договорюсь, мне, возможно, потребуется ваша помощь.

Зал чайханы – место собраний активистов движения «СтопХама», был почти пуст. Из пяти достарханов – покрытых разноцветными покрывалами низеньких, едва возвышавшихся над полом круглых столов на шесть-семь персон – были заняты два. За одним возлежали на кошме и обедали три пожилых таджика в четырёхугольных тюбетейках, за другим пили чай из пиал: Артур Васильчиков, Федя Пранк, Миша Шрек, Тамик с Радиком, Саша Смайлик и Анастасий по прозвищу Асисяй.

При появлении Введенского все дружно встали и обняли его. Тамик с Радиком похлопали по спине и, намеренно коверкая слова, сказали, что боксировать с женщинами больше не надо – эффект не тот, с ними лучше бороться – взять одну такую в стойке чуть ниже пояса, прижать к себе, перевернуть и поставить в партер.

– В общем, мы тебя научим. Для такого-то знатного бойца как ты – это, вообще, не проблема.

Введенскому было приятно оттого, что его встретили именно так, по-свойски – насмешливо, но вместе с тем тепло и радушно. Сев напротив Артура Васильчикова и Феди Пранка (одноклассники с Олей заняли соседний достархан), он сделал небольшой глоток чая из поданной официантом пиалы и, отвечая на вопрос: как дела, вкратце, не вдаваясь в детали, честно рассказал о том, что с ним произошло прошлым вечером.

– Вот гады! – возмутился Миша Шрек. – Да за такие дела их надо того… самих послать голышом куда подальше в ритме вальса!

Юдин хотел было возразить, сказать, что после соло Введенского им там делать нечего, но Васильчиков прервал едва раздавшиеся смешки, заявив о том, что ничего смешного в этом нет.

– Прошу не забывать: обидели нашего с вами товарища. И мы должны решить, как на это реагировать… У кого какие предложения?

Федя Пранк предложил организовать флэш-моб в защиту Введенского с привлечением студентов городских вузов, Асисяй – написать разгромную интернет-статью о том, как развлекается городская власть во главе с мэром города, Оля – направить жалобу в вышестоящие инстанции с требованием во всём досконально разобраться и строго наказать всех участников этого постыдного действа.

Введенский слушал, что говорили ребята, молчал, потом не выдержал и попросил:

– Может, уже хватит?

Все умолкли.

– Чтоб вы знали. Я не хочу, чтобы их кто-то наказывал.

– А что ты хочешь? – быстро спросил Юдин. – Простить?

Введенский на секунду задумался. Потом поднял голову, упёрся руками в достархан так, словно хотел привстать, и посмотрел Юдину в лицо. Зрачки его, как у кошки при ярком свете, сузились, на скулах заиграли желваки.

– Хочу отомстить им… Лично – так, чтобы они, Берги, знали: это сделал я.

Ребята ничего не сказали. Пожали плечами – сам, так сам, дело хозяйское – и, как ни в чём не бывало, продолжили пить чай.

Первым нарушил молчание Васильчиков. Хмуро поглядывая на Введенского, спросил: что он задумал и есть ли у него план действий.

Введенский ответил:

– Есть.

– Какой? Поделись.

– Поделюсь. Но сначала мне хотелось бы переговорить с Фёдором.

Федя Пранк согласно кивнул.

– Говори.

– Ты можешь позвонить от имени мэра?

– Это смотря кому.

– Семёнову. Его помощнику.

– Помощнику могу.

– А племяннику?

– Чьему племяннику?

– Племянника Берга.